Большая дорога

— Да вот о «зонтике»… Я ужасно не приспособленный к жизни человек. За мной слишком ухаживали родители. Они называли это любовью… Но это неправда. Когда человека чересчур опекают, ему наносят вред. Вот и я жила с детства под «зонтиком». И потом, когда нужно было выбирать человека на всю жизнь, я выбрала такого, который стал бы для меня «зонтиком»… А теперь я вижу, что для счастья недостаточно «зонтика»… что нужно что-то еще… что-то еще. — Наташа снова заглянула в сумочку. — Неужели я потеряла? Со мной вообще что-то неладное творится в последние дни… Вчера ключ забыла в дверях, и всю ночь он торчал в замке, — сказала Наташа и села на стул с выражением огромной усталости на лице. — А у вас это бывает? — она, зябко ежась, протянула руки к электрической печке.

Владимир вспомнил, как они с Машей на бульваре намочили ноги, и улыбнулся:

— Да… бывает. Это у всех бывает.

Наташа снова открыла сумочку и нашла билеты.

— Сегодня будут исполнять Фантастическую симфонию. Человеку приснилось: он убил любимую, но изменившую ему женщину… Его ведут на казнь… — Наташа помолчала и подошла к окну. Ей показалось, что там стоит Протасов. — Берлиоз погубил свою последнюю симфонию, может быть, самую великую из всех, ради спасения своей жены. Она была очень больна, и ему пришлось зарабатывать деньги, чтобы купить ей лекарства. И вот однажды ночью он услышал звуки своей будущей симфонии. Он вскочил и начал записывать, но потом подумал, что если он начнет писать симфонию, то на это уйдут все крохотные средства и он не сможет даже купить лекарства своей жене. Он разорвал запись и лег, стараясь погасить преследовавшие его прекрасные звуки. «Я должен забыть эту симфонию», — говорил он себе, и так в течение нескольких ночей подавлял желание писать. И он убил симфонию.

— Но спас жену? — нетерпеливо спросил Владимир.

— Нет. Она умерла. Жертва оказалась напрасной… Он должен был писать симфонию…

— Как же писать, если рядом умирает любимый человек? Это же чудовищно! — воскликнул Владимир, с недоумением глядя на Наташу. — Нет, человек дороже искусства!

— Но он же погубил гениальное произведение…

— Симфонию погубил не Берлиоз, а строй, который не обеспечивает людям элементарных условий существования. — Владимир сделал на листочке бумаги какую-то запись. — Спасибо вам, Наташа, вы дали мне интересный факт для моей книги…

— Я давно убедилась, что все окружающее… да, все интересует вас лишь как средство для движения к вашему далекому идеалу, — с грустью проговорила Наташа, опустив глаза.

— Да, жить стоит только для большой цели… Только великая цель дает и великую радость, — задумчиво сказал Владимир, и вдруг ему показалось, что он уже слышал где-то эти слова. И он стал припоминать, забыв о том, что он так и не сказал Наташе, пойдет или нет на концерт. Увидев, что она ждет терпеливо, Владимир подумал, что Наташа очень похожа на отца упорством своим в стремлении к своему «метеориту», а вспомнив об академике, он вспомнил и слова, взволновавшие его: «Великая энергия рождается лишь для великой цели».

И Владимир обрадовался, что эта мысль породила другую — уже его собственную мысль о великой радости жизни.

И, записывая эту мысль, он взволнованно сказал:

— Спасибо вам, спасибо, Наташа!

— А вы за это должны пойти со мной на концерт, — с улыбкой сказала Наташа.

— Да, я в долгу перед вами, но пойти на концерт я не могу… Я должен работать, — твердо сказал Владимир.

Наташа встала со слезами на глазах.

— Вы обиделись на меня? — сказал Владимир и взял ее за руки. — Простите… Поймите, что я не могу поступить иначе.

В комнату без стука стремительно вошел Борис и остановился у порога. Не первый раз уже он своим неожиданным появлением обрывал разговор Наташи с Владимиром.

Борис не сомневался, что Владимир обманывает Машу. Он был убежден в этом не потому, что имел какие-то доказательства нечистоплотности Владимира, а потому, что думал, что в каждом человеке, и в нем самом, сидит зверь, что человек человеку — волк, и это основной закон жизни, коренящийся в самой природе человека. Эти мысли внушались ему с детства. Тарас Кузьмич и Варенька приучили его равнодушно относиться ко всему, что было за пределами личной жизни.

Это равнодушие не укрылось от корреспондента немецкого телеграфного агентства Фукса, который уже давно внимательно приглядывался к Борису Протасову. Встретившись как бы случайно с ним, Фукс пригласил Бориса в ресторан. Протасову льстило это внимание к нему, а сегодня он с особенным удовольствием воспользовался приглашением Фукса: хотелось излить кому-нибудь свое чувство озлобленной тоски.

Когда подали вино и шашлык, Фукс, поднимая бокал, сказал:

— За вашу прекрасную невесту!

И, заметив, как вздрогнул Борис, Фукс заговорил о чудесном вине, об индейке со свежими помидорами и хвалил страну, в которой все есть.

— Я только не понимаю одного: вашей нетерпимости к идеям нашей страны, которую я чувствую на каждом шагу. Вот прошлый раз ваш приятель… — студент, кажется, Дегтярев? — говорил с нами в резком и непримиримом тоне. Неужели все русские так настроены?