П:
А:
По мнению супервизора, я задала здесь три ненужных вопроса (свидетельствующих о силе моего сопротивления материалу?) в то время как нужно было переспросить: «В упадке?» Другой отрывок из той же сессии:
П:
А:
Опять по оценке супервизора я не готова принимать болезненные чувства пациента и говорить о них, а своими вопросами пытаюсь уйти от них. Кроме того, выявились и другие мои защитные реакции, в частности избыточные интерпретации, которые свидетельствовали о моем желании поскорее избавиться от пациента. Поразительно, но я считала про себя обратное, то есть сознательно хотела его удержать и замотивировать на терапию.
Анализ сессий, проделанный на супервизии, подвел к пониманию того, что я попала в проективную идентификацию пациента, который был нежеланным ребенком своей матери, и таким образом, отыграла, сама того не желая и не осознавая, роль отвергающей его матери.
Психоаналитическая терапевтическая позиция отвергает возможность учить пациентов жизни, принимать за них какие-либо решения и давать им советы. Тем не менее в ряде случаев у меня это все-таки происходит. Пример «перехода в наставничество» из вышеупомянутой сессии.
П (в самом начале сессии):
А (в середине сессии):
П:
А:
Если я оцениваю пациента как перспективного для дальнейшей работы, переход в наставничество вызывает у меня двойственные чувства, у которых есть своя динамика: сначала, конечно, чувствуешь довольство от того, что твоего мнения ищут и готовы к нему прислушаться, нарциссически раздуваешься и чувствуешь себя всемогущим; потом начинаешь сомневаться в возможном эффекте от сказанных тобой слов, то, что казалось в них умным, начинает казаться глупым; потом, особенно когда пишешь сессию, становится стыдно, что так долго говорил и занимал место пациента; потом укоряешь себя, что не остался в «правильной» аналитической позиции и из-за этого потерял свою профессиональную идентичность и, возможно, пациента.