Большая грудь, широкий зад

Из-за края чашки на меня глянула Ша Цзаохуа. Вся мордочка у неё была в прилипшей лапше. Глянула робко, но дала почувствовать, что преисполнена уважения ко мне. Шестая сестра, сидя на порожке, всхлипывала. У неё болела грудь. Шангуань Люй буравила меня недобрым взглядом. Матушка с искажённым от возмущения лицом смотрела на разбросанную по полу лапшу.

— Вот ведь ублюдок! Думаешь, легко эта лапша достаётся? — Она собрала горсть лапши — нет, клубок червей, — зажала мне нос и запихнула в широко раскрывшийся рот. — Жри давай, всё жри! До костей всю высосал, наказание моё!

Я с шумом извергнул всё обратно, вырвался и выбежал во двор.

Там, в чёрном халате, склонившись над точильным камнем, точила нож Лайди. Халат был велик ей, она ходила в нём, не снимая, все эти четыре года. Лайди дружески улыбнулась мне, но в тот же миг выражение лица у неё изменилось.

— На этот раз точно глотку ему перережу, — процедила она сквозь зубы. — Пришёл его час, нож мой острее северного ветра и холодней, понять он заставит: за жизни погубленные расплачиваются своей.

Я был не в настроении и прошёл мимо. Все считали, что она умом повредилась. А я думал, притворяется, только вот зачем — непонятно.

Однажды — она обитала тогда в западной пристройке — она, забравшись на жёрнов и свесив длинные ноги, закрытые полами чёрного халата, рассказала, как купалась в роскоши, когда странствовала с Ша Юэляном по Поднебесной. Каких только удивительных вещей не повидала! У неё был ящик, который умел петь, стёклышки, с которыми всё далёкое делалось близким. Тогда я посчитал всё это бредом, но вскоре сам увидел этот ящик: его как-то принесла пятая сестра, Паньди. Эта жила у подрывников припеваючи и раздобрела, как жерёбая кобыла. Она осторожно поставила эту штуковину с раскрытой, как цветок, жёлтой медной трубой на кан и с довольным видом позвала нас:

— Идите все сюда, кругозор расширять будем! — И сняв красную материю, стала раскрывать секрет ящика. Сначала взялась за ручку и со скрипом крутанула. Затем таинственно усмехнулась: — Вот, послушайте: так хохочет иностранец. — Раздавшиеся из ящика звуки перепугали нас до смерти. Смех иностранца походил на стенания призраков из слышанных нами сказаний.

— Унеси сию же минуту, унеси прочь этот ящик с призраками! — замахала руками матушка.

— Ну и тёмная же ты, мама. Скажешь тоже — ящик с призраками! Граммофон это, — вздохнула Паньди.

С улицы через окно донёсся голос Лайди:

— Игла стёрлась, новую вставить надо!

— Опять ты, госпожа Ша, что-то корчишь из себя, — издевательским тоном изрекла пятая сестра.

— Эту штуковину я испортила, — презрительно бросила старшая. — Помочилась в эту твою жёлтую трубу. Не веришь — понюхай.

Пятая сестра нахмурилась и, сунув нос в раструб, стала принюхиваться. Но не сказала, учуяла что или нет. Я тоже сунул свой любопытный нос и вроде бы уловил что-то вроде душка тухлой рыбы, но сестра тут же оттолкнула меня.

— Лиса блудливая! — с ненавистью выпалила она. — Лучше бы тебя пристрелили. Зря я за тебя заступалась.

— Да я бы его прикончила, кабы не ты! — отвечала старшая. — Вы только гляньте на эту якобы девственницу! Титьки, как старый турнепс, дряблые, Цзяном пообсосанные.

— Предательница, сука предательская! — костерила её Паньди, невольно прикрыв рукой отвислые груди. — Жёнушка вонючая пса-предателя!

— А ну катитесь отсюда! — рассвирепела матушка. — Обе катитесь, чтоб вам сдохнуть! Глаза бы мои вас не видели!

В душе у меня зародилось уважение к Лайди. Ведь помочилась-таки в эту драгоценную трубу! Насчёт стеклышек, с которыми далёкое делается близким, тоже, конечно, правда. Бинокль это, у каждого командира на шее болтается.

— Дурачок маленький! — приветливо окликнула меня Лайди, удобно устроившаяся на сене в ослином корыте.

— Никакой я не дурачок, нисколечки не дурачок! — защищался я.

— А по-моему, очень даже дурачок. — Она резко задрала чёрный халат, согнула в коленях ноги и позвала приглушённым голосом: — Глянь-ка сюда! — Луч солнца осветил её ноги, живот и похожие на поросят груди. — Забирайся. — На её лице играла усмешка. — Забирайся, пососи меня. Матушка кормила грудью мою дочь, а я дам тебе пососать свою. И будем в расчёте.

Весь трепеща от страха, я приблизился к корыту. Она выгнулась всем телом, как карп, ухватила меня за плечи и накрыла мне голову полами своего халата. Опустилась кромешная тьма, и я, дрожа от любопытства, стал шарить в этой тьме, таинственной и завлекательной. Пахло так же, как от той граммофонной трубы.

— Сюда, сюда, — словно издалека, донёсся её голос. — Дурачок. — И она засунула мне в рот сосок. — Соси, щенок ты этакий. Нет, не нашей ты породы, не из Шангуаней, ублюдок маленький.