Большая грудь, широкий зад

Возвращаюсь обратно совершенно обессиленный. Ноги вымокли от крови – ее потоки залили улицу. В развалинах ползают большущие, как поросята, пауки-кровососы. Они еле тащат свои отяжелевшие брюшка, из которых тянутся толстые, липкие, розово-красные паутинные нити, и там, где они проползают, уже не пройти. Но идти надо. Эта резиновая паутина липнет к подошвам, растягивается, обматывается вокруг щиколоток, шагу не давая сделать, и ноги становятся похожими на две огромные коробочки хлопка.

Светает, и я спешу рассказать матушке о том, что было ночью, но она мечется, словно не замечая меня. Торопливо грузит на тележку детей и вещи, винтовку тоже, конечно, не забывает. Ищу взглядом пауков, но не вижу ни одного. Знаю, знаю – под обломки забрались, там их и найдешь, если разбросать куски кирпичей и замшелую черепицу. На ней осталась красноватая паутина, и ее переплетения очень красиво смотрятся под зимним солнцем. Подобрав коровью кость, наматываю на нее паутину; она слипается, превращаясь в прозрачный пружинящий ком. Таща его за собой, выхожу за деревню, – кажется, что дорога за спиной устлана розовым шелком.

На дороге вдруг появляется множество людей, большинство в военной форме. Даже те, кто не в форме, опоясаны кожаными ремнями, сзади висят гранаты с деревянными ручками. Вокруг валяются позеленевшие гильзы, в придорожной канаве лежит мертвая лошадь с развороченным брюхом, громоздятся ящики из-под снарядов. Матушка вдруг хватает с тележки винтовку и швыряет в затянутую белым ледком канаву. На нас испуганно смотрит носильщик – на шесте у него два тяжелых деревянных ящика. Он ставит ношу на землю, спускается в канаву и вытаскивает винтовку. В этот момент я вижу тот самый одиноко стоящий жужуб. Жужуб на месте, а покойницы нет. Кора кое-где разодрана – тут она свои острые когти и вытаскивала. Вполне возможно, ушла в колючие кусты, чтобы скитаться неприкаянным духом. Вряд ли ее отнесли обратно в дом: за деревней трупы валяются на каждом шагу.

На подходе к Ванцзяцю дохнуло волной горячего воздуха, как из сталеплавильной печи. Над деревушкой, окутанной туманом, клубился дым, деревья на околице покрыл густой слой сажи, налетающие непонятно откуда тучи мух облепили внутренности дохлых лошадей и лица мертвецов.

От греха подальше матушка повела нас в обход, по тропе, совершенно разбитой колесами. Нам с тележкой пришлось нелегко. Матушка сняла с оглобли масленку и, макая в нее гусиное перо, смазала ось и ступицы колес. Руки у нее распухли и напоминали пирожки из гаоляна.

– Пойдем-ка вон в ту рощицу, передохнем, – предложила она, закончив со смазкой.

Лу Шэнли и братья-немые, эти трое пассажиров, за столько дней привыкли сидеть молча. Они понимали, что восседать в тележке – последнее дело, не то что шагать самим и никого не утруждать, поэтому им стыдно было даже пикнуть. Смазанные колеса бодро поскрипывали, как бы доказывая, что могут выдержать еще долгий путь. На обочине высохшие стебли гаоляна сплелись в живую изгородь. Кое-где черные метелки еще торчали, а где-то уже поникли.

Добравшись до рощицы, мы наткнулись на замаскированную артиллерийскую позицию. Орудия стояли, подняв толстые стволы, – ну просто старые черепахи, вытянувшие шеи. Они были замаскированы ветками, а большие резиновые колеса врыты глубоко в землю. Позади штабелями составлены деревянные ящики. Некоторые были вскрыты, и в них виднелись аккуратно уложенные желтоватые снаряды, на вид очень хрупкие. Кое-кто из орудийных расчетов – с сосновыми ветками на шапках, тоже для маскировки, – устроился на корточках под деревьями, потягивая воду из эмалированных кружек, а кое-кто просто стоял. На костре в большом котле с приваренными ручками булькала конина. Как я догадался, что это конина? Просто из котла торчала конская нога с подкованным копытом, вся в густой шерсти. Длинная шерсть свисала, как борода у козы, а подкова в форме полумесяца блестела на солнце. Повар подложил в костер сосновую ветку, дым пошел столбом, вода в котле забурлила, и несчастная лошадиная нога начала беспрестанно подрагивать.

Подбежавший мужчина, по виду офицер, вежливо предложил нам повернуть назад. Матушка холодно отказалась:

– Будешь настаивать, служивый, мы, конечно, уйдем. Но нам придется крюк дать.

– Вы что, смерти не боитесь? – поразился тот. – Ведь вас может разнести в клочья! Наши снаряды тяжеленные, огромные сосны и те на щепки раскалывают.

– Мы и сюда-то добрались не потому, что боимся смерти, а потому, что смерть нас боится, – заявила матушка.

Офицер отошел в сторону:

– А что я, собственно, вас держу? Вот уж любитель во всё нос совать… Ладно, идите.