Большая грудь, широкий зад

В хижину задувал ночной ветерок, аромат лекарственных трав обволакивал все сильнее. Никогда так легко не дышало тело, никогда он не чувствовал себя таким чистым. Тут от стены из десятков тысяч стеклянных бутылок, что матушка выстроила за домом, донеслись звуки, похожие на жалобный плач. От этих звуков, которые беспрестанно менялись, множились и переливались, защемило сердце. Он подумал о далеких предках человека, которые только что научились ходить прямо, будто наяву увидев, как они с дубинами нападают на свирепого зверя, и исполнился благоговения перед ними. Ему словно открылись блеск и музыка небесных сфер, вращение громадных созвездий, мятущихся в пространстве безбрежным пламенеющим водоворотом. Он внимал неторопливым, грубым звукам Юпитера, мрачным, как громовые раскаты, отголоскам Сатурна, легкому напеву Меркурия, сильному, глубокому голосу Марса, пронзительной и резкой песне Венеры. Звуки, которые издавали, перемещаясь по своим орбитам, эти пять великих планет, сливались воедино с посвистыванием на ветру этой великой стены из пустых бутылок. Цзиньтун провалился в сон и проспал до рассвета, ни разу не проснувшись, как бывало, от кошмарных сновидений.

Наутро, открыв глаза, он учуял запах свежего молока, не матушкиного и не козьего. Цзиньтун гадал, откуда мог взяться этот запах, а душу вдруг охватило чувство, испытанное много лет назад, когда он выполнял обязанности снежного принца и благословлял женщин, лаская их груди. Самым ярким воспоминанием была грудь, которую он в тот день ласкал последней, – единственная грудь владелицы лавки ароматических масел Лао Цзинь. И тут он понял, что именно эта полная молока грудь и составляет предмет его мечтаний. С тех пор как он стал последним снежным принцем, прошло ровно тридцать лет. Значит, одногрудой Лао Цзинь, тогда молодой женщине, которой пришлось ради изменения общественного статуса выйти за одноглазого Фан Цзиня, сейчас должно быть за пятьдесят. «У женщин в таком возрасте груди давно отвисают мешками до пупа. Разве могут они остаться красивыми да еще полными молока?» – в отчаянии думал он, чувствуя, что обманывается.

Матушка осталась очень довольна, увидев, что настроение у него улучшилось:

– Может, поесть хочешь, а, сынок? Мама сейчас приготовит. Сходила вот в деревню, одолжила у Лао Цзинь денег. В счет их она на днях вывезет бутылки, что у нас за домом.

– Лао Цзинь… – Сердце Цзиньтуна бешено колотилось. – Как она поживает?

Матушка озадаченно глянула на смутившегося сына левым глазом – им она еще могла видеть – и притворно вздохнула:

– Ее нынче на сто ли в округе знают как королеву утиля. Машину имеет, пятьдесят работников у нее ежедневно переплавляют отбросы пластика и резины. Денег хватает, только вот муженек никуда не годный, да и молва про нее недобрая идет… Но маме приходится иногда к ней обращаться, хочешь не хочешь. Человек она славный, приветливый… – Тут матушка хмыкнула. – Уже за пятьдесят, а вот поди ж ты – сына родила…

Цзиньтун рывком сел, словно от пощечины. Ему будто открылся алый лик милосердного правителя небесного. «Стало быть, предчувствие не обмануло», – удовлетворенно подумал он и ясно ощутил, что Лао Цзинь, вздымая свою единственную и неповторимую грудь, стремительно приближается к хижине, а нагая Лун Цинпин со своим наждаком и ржавыми грудями в безмерном разочаровании удаляется.

– Мама, – застенчиво, но очень откровенно проговорил он, – не могла бы ты на время выйти, когда она придет?

Матушка сначала оторопела, но тут же ответила без обиняков:

– Ты только что заставил отступить демона смерти, так что мама сделает всё как скажешь! Уже ухожу.

Не находя себе места от волнения, он лег и тут же погрузился в живой аромат. Аромат исходил не из окружающего мира, а из глубин памяти и становился все сильнее. Цзиньтун закрыл глаза и ясно представил пополневшее, но такое же гладкое лицо Лао Цзинь, тот же, что и прежде, влажный взгляд игриво бегающих черных глаз. Этакий демон, способный овладеть любым мужчиной, двигалась она быстро, так и хотелось сравнить ее с кометой. Под цветастой рубашкой волновалась грудь, на которой время почти не оставило следов. Выступающий темно-красный сосок подпрыгивал и терся о ткань, из него, как из маленькой лейки, текли струйки голубовато-белого молока, отчего на рубашке проступило пятно размером с блюдце. Постепенно аромат, порожденный его воображением, и настоящий аромат груди Лао Цзинь соединились, как бабочки хвостами, и в конце концов слились. Открыв глаза, он увидел у кана Лао Цзинь, именно такую, какой он ее представлял.

– Братишка, – растроганно говорила она, склоняясь к нему с полными слез, черными, как голыши, глазами и взяв его иссохшую руку. – Что с тобой, братик мой милый?