Большая грудь, широкий зад

– Смертию повинен, невестка, виноват, виноват, – затараторил он, сцепив руки перед собой195. – Только не серчайте на племянника. Ухожу, ухожу. Вы меня кормили, одевали, всё верну. Буду утиль собирать, пустые бутылки сдавать, накоплю…

– Гляди, какие амбиции! – съязвила Гэн Ляньлянь. – Да ты полный болван, такие – кто за титьку, как ты, цепляется – хуже собак живут! Я на твоем месте давно бы на кривом дереве повесилась! Вот ведь посеял пастор Мюррей драконово семя, а выросла блоха на веревочке. Нет, тебе и до блохи далеко, она хоть прыгает на полметра. Клоп ты, а может, и не клоп, скорее вошь – вошь белая, три года не кормленная!

Безжалостные, как нож мясника, речи Гэн Ляньлянь искромсали его в кровавые клочья. Зажав уши руками, Цзиньтун кубарем вылетел из Центра и понесся как угорелый. Не помня себя, забежал в камыши. Там торчали не срезанные в прошлом году стебли; уже поднялась новая поросль в полчи высотой, и, забравшись туда, он на время оказался отрезанным от внешнего мира. Высохшие желтые листья шуршали под ветерком, а от влажной земли тянуло горечью новых ростков. Казалось, сердце вот-вот разорвется от боли. Он упал на землю, колотя измазанными в глине руками по своей неразумной голове и причитая по-старушечьи:

– И зачем ты только родила меня, мама! Зачем вырастила такого никчемного человека, как я, почему сразу не утопила в поганом ведре! Мама, я всю жизнь не человек и не призрак. Надо мной смеются и взрослые и дети, мужчины и женщины, живые и мертвые… Не хочет больше жить твой сын, мама, уйти хочет из этого мира! Отвори очи, правитель небесный, порази молнией своей! Разверзнись, мать сыра земля, уготовь место, чтобы упокоить меня. Не могу я больше, мама, когда все поносят и тычут пальцами…

Он изнемог от слез, но на холодной земле долго не полежишь, пришлось подняться. Высморкал покрасневший нос, вытер лицо. Он выплакался, и на душе полегчало. С камыша свисало старое гнездо сорокопута, а между стеблями скользил полоз. Цзиньтун замер, поздравив себя с тем, что змея не заползла ему в штаны, когда он валялся на земле. Птичье гнездо напомнило про птицеводческий центр, а при взгляде на змею вспомнилась Гэн Ляньлянь. Он со злостью пнул гнездо ногой. Но оно было прикреплено к стеблю конским волосом – он и гнездо не сбил, и сам чуть не свалился. И все равно – оторвал его руками, швырнул на землю и стал топтать, подпрыгивая и выкрикивая:

– Птичий центр поганый! Вот тебе, растопчу на мелкие кусочки, сучий потрох!

От расправы с гнездом он распалился еще пуще. Нагнулся и сломал камышину, порезав при этом ладонь острыми листьями. Не обращая внимания на боль, поднял камышину вверх и бросился вдогонку за полозом. Тот стремительно скользил меж лиловыми стеблями молодых побегов.

– Гэн Ляньлянь, змея подколодная! – Он занес камышину над головой. – Сейчас покажу тебе, как смеяться надо мной! Жизнью за это заплатишь! – И с силой хрястнул по змее. Попал он или нет, но та мгновенно свернулась клубком, угрожающе подняла голову в черных полосках и зашипела, высовывая язык и не сводя с него недобрых глаз, серых с белизной. Он аж похолодел, волосы встали дыбом. Собрался было ударить еще раз, но, заметив, что змея приближается, с криком «Мама!» отбросил свое оружие и бросился прочь, не обращая внимания на листья камыша, секущие лицо и глаза. Остановился, чтобы перевести дух, лишь оглянувшись и убедившись, что змея не преследует его. Руки и ноги ослабели, голова кружилась, живот подвело от голода. Вдалеке в лучах солнца ослепительно сверкала высокая арка ворот центра «Дунфан», и до самых облаков разносились крики журавлей. Еще вчера в это время он ел второй завтрак. Сладкий привкус молока, аромат хлеба, дух свежеприготовленных перепелов и фазанов… Он уже начал сожалеть о своем опрометчивом поступке. И чего он убежал из Центра? Ну развез бы подарки – разве это повредило бы его репутации? Шлепнул себя по щеке – не больно. Шлепнул еще раз – чувствуется. Потом двинул так, что аж подпрыгнул от боли, щека загорелась.

– Эх, Шангуань Цзиньтун, болван ты болван, – выругался он вслух. – Все репутацию берег, а только бед себе нажил!

И тут ноги сами повели его к птицеводческому центру. «Истинный муж должен уметь применяться к обстоятельствам, как говорится, уметь растягиваться и уметь сгибаться. Так что давай, покайся перед Гэн Ляньлянь, извинись, признай, что был неправ, попросись обратно. Да и о какой потере лица можно говорить в такой ситуации? Лицо, репутация – это лишь богатенькие могут себе позволить. Ну обозвали тебя клопом – так ты ведь не стал им? И в вошь не превратился, когда тебя вошью обругали». Так, осыпая себя упреками, сетуя, прощая себя, вразумляя, уговаривая и поучая, он незаметно очутился у ворот.