Большая грудь, широкий зад

Сестра последовала за ним до порога и наблюдала, как он сначала зашёл в восточную пристройку, а потом в западную. В западной его испугали сверкавшие зелёным светом глаза урождённой Люй, и он попятился оттуда, зажав нос рукой. Потом скомандовал бойцам:

— Расчистите место и устройте мне постель!

Опершись на косяк, сестра не сводила глаз с этого худого, кособокого, смуглого мужчины, напоминающего поражённую молнией софору.

— А отец твой где? — спросил он, обращаясь к Лайди.

Вперёд услужливо выскочил притаившийся за углом Яо Сы:

— Её отца убили пятого числа пятого месяца японские черти, то бишь императорская армия. В этот же день погиб и её дед Шангуань Фулу.

— Какая ещё «императорская армия»? Черти, мелкие черти японские! — взревел Ша Юэлян и, яростно выругавшись, топнул пару раз ногами, чтобы показать, как он ненавидит японцев. — Барышня, твоя ненависть — наша ненависть, она глубока, как море крови, и мы непременно отомстим! Кто сейчас у вас в семье главный?

— Шангуань Лу, — ответил за неё Яо Сы.

В это время в церкви крестили меня и восьмую сестрёнку. Задняя дверь пасторского дома вела прямо в храм, где на стенах висели выцветшие от времени картины с голенькими младенцами, пухленькими, как клубни красного батата, и крылатыми. Позже я узнал, что их называют ангелочками. В дальнем углу храма над сложенным из кирпичей возвышением висела фигура человека, вырезанная из тяжёлого и твёрдого жужуба. То ли резчику не хватило мастерства, то ли дерево оказалось слишком твёрдое, но человек этот и на человека-то не походил. Потом мне сказали, что это Иисус Христос, необыкновенный герой, великий праведник. Тут и там стояло с десяток скамей, покрытых толстым слоем пыли и птичьего помёта.

Матушка вошла в храм со мной и сестрёнкой на руках и спугнула стайку воробьёв, которые отлетели к окну и ударились о стекло. Главная дверь церкви выходила прямо на улицу, и через щели матушка увидела разгуливающих там чёрных ослов.

Мюррей нёс большую деревянную купель. Она была наполовину наполнена горячей водой, в ней плавала мочалка. От купели шёл пар, глаза согнувшегося под её тяжестью пастора превратились в узкие щёлочки, шея напряглась, и он еле переставлял ноги. Один раз даже чуть не свалился, и водой ему обдало лицо. Пастор с трудом доплёлся до возвышения и поставил там купель.

Подошла матушка со мной на руках. Мюррей принял меня и стал опускать в воду. Но как только горячая вода коснулась кончиков пальцев, я тут же поджал ноги, и под сводами храма эхом раскатились мои вопли. Птенцы ласточки из большого гнезда на балке, вытянув шеи, разглядывали меня тёмными глазками, а в это время в разбитое окно впорхнули их родители с пищей в клювах. Мюррей вернул меня матушке, встал на колени и стал помешивать своей ручищей воду в купели. За нами с состраданием наблюдал жужубовый Иисус. Ангелочки со стен гонялись за воробьями — с поперечной балки на опорную, с восточной стены на западную, по деревянной лестнице, поднимающейся спиралью на разрушенную колокольню, а оттуда назад, на стены, чтобы передохнуть. На блестящих попках у них даже выступили капельки пота. Вода в купели ходила по кругу, завихряясь воронкой посередине.

— Годится, — сказал Мюррей, — уже не горячая. Давай, опускай.

Вдвоём они раздели меня. Молока у матушки было много и прекрасного качества, так что я был белокожий и пухлый. Поменялось бы у меня выражение лица с заплаканного на гневное или появилась бы на нём торжествующая усмешка, выросли бы у меня на спине крылья — и я стал бы ангелочком, а эти пухлые младенцы на стенах были бы мне братья. Матушка опустила меня в купель, и я тут же перестал плакать: в тёплой воде было приятно. Сидя в купели, я шлёпал ручками по воде и радостно гулил. Мюррей вынул из воды своё бронзовое распятие и прижал к моей макушке:

— С сего момента ты есть один из возлюбленных сынов Божиих. Аллилуйя! — Он отжал мочалку у меня над головой.

— Аллилуйя, — повторила матушка, — аллилуйя.

На голову мне лилась святая вода, и я радостно смеялся.

Сияющая матушка опустила в купель восьмую сестрёнку и, взяв мочалку, стала нежно тереть наши тельца, а пастор Мюррей в это время черпал ковшиком воду и поливал нам головы. С каждым новым потоком звучал мой звонкий смех, сестрёнка судорожно всхлипывала, а я хватал её, мою смуглую и тощую двойняшку, руками.

— У них у обоих имён нет, — сказала матушка. — Дал бы ты им имена, что ли.

Мюррей отложил ковшик:

— Это дело серьёзное, нужно поразмыслить хорошенько.

— Свекровь говорила, что если рожу мальчика, нужно назвать его Шангуань Гоур — Щенок. Мол, с таким скромным именем его легче вырастить.

— Нехорошо, нехорошо, — покачал головой Мюррей. — Какие ещё щенки и котята, это супротив заповедованного Господом. Да и Конфуций не так учил, он говорил: «Если имена неправильны, то слова не несут истины».[37]

— Я тут придумала одно, а ты уж гляди — подойдёт или нет. Может, назвать его Шангуань Амэнь?[38]

— Совсем никуда не годится, — хмыкнул Мюррей. — Давай-ка ты помолчи, а я поразмыслю.