Большая и грязная любовь

– Не еду! – Я отставила злополучный бокал, тряхнула волосами и крикнула грозно: – Ма-ам!

Сейчас я им устрою! Обоим!

Мамулечка явилась мгновенно, как чертик из коробочки выскочила. Но прежде чем я успела раскрыть рот, мило улыбнулась и сказала:

– Зая, я к тете Оле. Мы с ней сегодня по магазинам пройтись договаривались. И я уже опаздываю.

– Что?

– Там в торговом центре распродажа началась, – пояснила та, в которой так неожиданно проснулась махровая интриганка.

– Эта распродажа уже месяц идет!

Мамулечка сделала очень честные глаза, сказала удивленно:

– Да? Ой, ну тогда тем более бежать нужно!

И… и сбежала.

Глеб следил за этой сценой с самым невозмутимым видом, только уголки губ подрагивали. Но я сдаваться не собиралась.

– Ма-ам! – возопила и ринулась следом за бессовестной, хоть и бесконечно любимой женщиной. – Ма-ам!

Чудом проскользнула мимо загородившего проход инкуба, выпрыгнула в коридор. Та, которая сдала меня демону со всеми потрохами, уже отперла входную дверь и…

– Мама!

Я подлетела, ухватила родительницу за рукав ветровки, но сказать все, что думаю, мне не позволили.

– Крис, хватит ломать комедию! – грозно прошептала мамулечка. – Я же вижу, как ты к нему относишься!

– Что-о?..

– Все! – И голос строже не бывает. – Я понимаю, что тебе страшно. Но тебе тридцать, Крис! А он… у него очень серьезные намерения, и надо быть полной дурой, чтобы этого не видеть.

Я выпала. Откровенно выпала. А мамулечка высвободилась из захвата и гордо шагнула за порог, чтобы тут же закрыть дверь и запереть снаружи. Это добило окончательно. Нет, ключ у меня, разумеется, есть но… но сам факт.

– Ну что? – усмехнулся шеф. – Чемоданы собирать будем или…

– Чудовище! – рыкнула я.

– Значит, «или», – расшифровал мою реплику Глеб и плавно, неспешно, двинулся навстречу.

Мама! Мамочка, вернись!

Родной дом я покидала очень знакомым образом – болтаясь на плече инкуба. Из вещей только сумочка и зубная щетка. Глеб, который самолично «собирал мои чемоданы», решил, что этого достаточно. Найти ключи от квартиры шефу труда не составило, отпереть и запереть дверь – тоже.

Мои попытки призвать на помощь прекратились так и не начавшись – ну чего перед соседями позориться? Тем более у нас в основном пенсионеры, и вообще.

У подъезда уже ждал знакомый черный монстр, в нутро которого меня впихнули бесцеремонно, но бережно. А едва машина тронулась, Глеб продолжил делать то, чем занимался с самого ухода мамы… Целовать!

Да-да! Этот невероятный, безупречный, потрясающий… мм… нет, не так. Этот бессовестный, беспринципный, наглый монстр, целовал! То нежно и осторожно, то страстно и беспощадно. И никаких тебе рук на груди, никаких намеков на большую и грязную любовь во всех доступных для сего занятия местах. Ничего! Поцелуи, поцелуи и только поцелуи…

Вначале – ну там, у входной двери родненькой квартиры – я держалась и не отвечала. Потом оборона как-то сама собой пала, сердце забилось чаще, мозг подернулся привычным розовым туманом. Мои руки оплелись вокруг его шеи, а глубина наших поцелуев… впрочем, неважно.

– Розочка моя, ты невозможна, – шептал в перерывах Глеб.

– Мм… – А что еще сказать-то?

В квартиру начальства уже на своих ногах шла, но зуб даю – охрана и консьерж решили, будто Глеб Игоревич алкоголичку подцепил. Меня штормило, шатало и вообще. Если б шеф не придерживал за талию, ни за что бы не добралась.

А потом была очень знакомая прихожая, в которой с меня стянули футболку, а… с Глеба рубашку. Подъем по лестнице не вспомню даже под гипнозом, шеф, возможно, тоже. На кровать упали вместе и уже без одежды – ну если всякое там кружево не считать. Ну а дальше все закономерно и чертовски приятно.

Дыхание перехватывает, с губ срываются стоны, тело выгибается навстречу ласкам и жаждет еще и еще. Мир перед глазами плывет, потом взрывается тысячей фейерверков, затем снова плывет и опять взрывается… Где-то на грани сознания то и дело всплывает картинка – маленькая ламинированная карточка с надписью «Вжик и К°», но мне глубоко плевать на отсутствие звукоизоляции в этой квартире. Равно как и на соседей…

Кажется, или кто-то в самом деле дурно на меня влияет?

Нет, не кажется…

О пощаде молить не пришлось – мы обессилели одновременно. Но Глеб, на правах мужчины, нес в душ и… опять целовал. Инкуба даже невкусная пена не смущала. А когда снова оказались в постели и я незаметно для самой себя уткнулась носом в его шею, в темноте спальни прозвучало:

– Крис, почему когда я тебя касаюсь, у меня ощущение, что… я тебя знаю?

Если вдуматься – вопрос странноватый, но я поняла. Поняла и промолчала.

– Твое тепло, – не унимался зеленоглазый, – твой запах, изгибы тела… все это настолько знакомо. Будто мы не три дня, а… полжизни вместе.

Ну… не полжизни, но…

– И дело даже не в голоде, Крис. Ты сама как наркотик. Почему?

Корочка льда, затянувшая сердце, едва вспомнила о нетронутых морях и горах, звонко лопнула. Пожар? Да, именно. Вот только вызван отнюдь не страстью. А слезы в уголках глаз… черт! Не хочу об этом думать.