Большая игра

— Меня спросили, чавдарец я или нет. А я вот думаю: чавдарцы так названы в твою честь или ты носишь их имя?

Чавдар молчал.

— Носишь имя сына народного героя[1]! Как он был счастлив, что шел вместе с отцом бороться за свободу! А ты, кажется, хочешь стать официантом?

Чавдар молчал.

Паскал вздохнул:

— Нашел наконец работу?

Чавдар даже не взглянул на братишку.

— Но ведь ищешь, да? — бодро спросил Паскал. — А раз ищешь, значит, найдешь! Не можешь не найти! Если, конечно, тебе не надоест торчать в «Бразилии», «Колумбии» и вообще на этом «Латиноамериканском континенте»!

Чавдар засмеялся, опустил руку на шею брата.

Такая же манера говорить была у их матери: сквозь нарочитую бодрость проглядывали усталость и досада. Паскал не удивился бы, если бы сейчас брат дал ему подзатыльник за то, что он слишком много себе позволяет, но продолжал невозмутимо жевать резинку — отойти от брата подальше на всякий случай было невозможно. А потом, что такого, если и стукнет его Чавдар разок-другой? Ведь не чужой, да и не обидно, и не больно… А как ребята-то присмирели, когда увидели, какой у него старший брат!

— Чаво! Почему у нас кафе называют «Бразилия», — «Колумбия»?

— Потому что в этих странах растет кофе.

— А почему тогда Не «Ангола» или «Вьетнам»? Там тоже кофе растет.

— Потому что у тех, кто дает эти названия, голова не варит, — с неожиданным озлоблением ответил Чавдар. — Ты, наверное, есть хочешь?

Было как раз обеденное время, братья направлялись домой, знали, что обед, как всегда, готов, но есть обоим не хотелось, да и домой идти тоже.

— Я хочу найти настоящую работу — не просто отсиживать где-то часы или ноги бить в беготне, — спокойно ответил Чавдар. — Пусть тяжелую, но я хочу честно зарабатывать деньги. Понял?

— Понял. — На всякий случай в ожидании подзатыльника Паскал втянул голову в плечи, прижав жвачку к зубам, и только тогда произнес: — Понял, Чаво. Настоящую работу, за которую платят настоящие монеты.

— Деньги, а не монеты.

— Иногда ты говоришь: монеты.

— Ты, как губка, все впитываешь.

— Впитываю, — кивнул Паскал. — Слушаю и почему-то запоминаю, что надо и не надо.

— Не робей! — Чавдар еще крепче сжал рукой шею Паскала, почувствовав его волнение. — Я из тебя сделаю человека. Только ты много болтаешь, а иногда и сам не понимаешь, что говоришь.

— Понимаю, — быстро отозвался Паскал, растроганный нежностью брата. — Все понимаю, хотя…

Паскал смотрел прямо перед собой.

Не знал, что сказать. Всегда, когда он удивлял окружающих своими рассуждениями, он произносил слова и фразы, слышанные от взрослых, а о том, что сам чувствовал, помалкивал. А он частенько задумывался над всякими вещами.

— Ну, ты силен, Чаво! — проговорил он наконец, словно взглянул на брата со стороны.

Чавдар обнял его за худенькие плечи.

— А эти ребята вроде ничего, — добавил Паскал, совсем расчувствовавшись от братского объятия. — Несколько дней тайно наблюдаю за ними. Крум Страшный[2] у них за командира. Бочка его прозвище, и совсем он не страшный — наоборот, физиономия у него даже добрая. Он очень умный, и все с ним считаются, а с его сестрой мы в одном классе, даже за одну парту нас посадили…

— Да ну? — оживился Чавдар.

— А вот кто и правда страшный, так это Иванчо, — разошелся Паскал. — Котелок у него не очень варит. А Яни грек, но, представляешь, родился тут…

Паскал хотел уже порассуждать о наследственности, национальном самосознании, голосе крови и всяком таком, как брат перебил его:

— У кого из них сестра? У Андро?

— У Андро, — кивнул Паскал. — Спас футболист, у него потрясающий удар. А Дими плавает кролем. Отец у него работает в спортивном комплексе, и Дими каждый день ходит на тренировки. На четыреста метров он лучше всех. А сестру Андро зовут Лина. Наверно, Ангелина или Николина…

Чавдар молчал. Но Паскал почувствовал, что брат удивлен, и опять надул щеки; тонкий резиновый шарик раздулся и лопнул.

— Я тоже силен, правда?

Брат ничего не ответил.

Еще несколько шагов, и они оказались в узком дворике, вымощенном толстыми, потемневшими от времени каменными плитками, у самого входа в трехэтажный дом с высокими окнами. Против кирпичной стены с позеленевшим мхом был еще один тесный дворик, а дальше — трехэтажный дом с высокими окнами и крутой лесенкой, точь-в-точь как тот, в который они въехали несколько дней назад.

— Мы, кажется, соседи с Андро, — заметил Чавдар, когда они пересекали дворик.

— Они как раз напротив живут.

— Когда тебе в школу?

— Я тебе уже говорил, — обиделся Паскал.

Чавдар взъерошил мягкие, длинные, красиво подстриженные волосы братишки;

— В два?

— В половине второго.

— Отлично.

Братья жили на третьем этаже, в квартире, оставшейся матери от родителей. Бывшие жильцы освободили ее недавно, и семья Астарджиевых сразу же сюда переехала. Лестница, как и весь дом, была старая, со ступеньками из белого камня и металлическим витым парапетом. На каждой площадке в квартиру вела двустворчатая дверь с матовым стеклом. На третьем этаже под кнопкой звонка на стекле были приклеены два белых трафарета из школьной азбуки с красиво выведенными буквами: «Сем. Астарджиевых».

Надписи сделал Паскал.