Большая игра

Он поднялся с кровати и, бормоча что-то под нос, принялся надевать сюртук. Расчесав бороду, он сбросил с левого плеча сюртук, привинтил руку, укрепил ее ремнями и, сунув письмо в карман, прошел в соседнюю комнату. У окна стоял стол, вправо от него в углу несгораемый шкаф.

Панаев вставил ключ, нажал три кнопки, отворил неповоротливую дверь шкафа и вынул оттуда сверток пергаментной бумаги.

Документ с непреложной ясностью и вполне непререкаемой точностью свидетельствовал непременное желание Уаламы отказаться от престола в пользу Личьясу, своего высочайшего внука.

Панаев прочел:

«Народы Хабеша и народы Тигрэ!

Тяжкое бремя многочисленных забот государственной власти возложено на нас, удрученных годами и болезнями. В тревожные минуты борьбы с врагами приняв руководительство страною, мы возвеличили родину нашу и привели ее к порядку и благоустройству.

Ныне же, воодушевленные единой с народом мыслью, что выше всего благополучие дорогой нашей родины, и находясь в тревоге за судьбу престолонаследия нашего, признали мы за благо вручить право на высочайший престол обожаемому внуку нашему Личьясу.

Посему, призывая благословение божие на нашего монарха, приказываем всем нашим верным подданным подчиниться облеченному отныне всей полнотой власти императору Хабеша и Тигрэ Личьясу.

Подписано: Уалама».

«Тейч!» — вспомнил Панаев.

Улыбаясь в бороду, он свернул пергамент и, перевязав его черной шелковой лентой, прошел в переднюю.

Передняя была так же пуста, как и комнаты. На вешалке одиноко болтались солдатская шинель, плащ и черное пальто с бархатным воротником. Разноцветные тряпки были свалены в кучу вдоль стен.

Панаев вернулся в комнату, достал портфель, фетровую шляпу, надел черное пальто и крикнул:

— Агафья!

Откуда-то из чулана выползла маленькая старушка.

— Ты никого не впускай, Агафья, — сказал Панаев, — слышишь?

— Слышу, батюшка, — прошамкала старуха, — слышу, Владимир Николаевич.

Панаев спустился вниз по лестнице и отворил входные двери.

Недалеко от дома, шагах в десяти, на углу Знаменской, как будто ожидая кого-то, стояла пролетка.

— Извозчик, — позвал Панаев.

Резиновые шины неслышно подкатили к подъезду.

— К Певческому мосту, — сказал Панаев. Он сел в пролетку и положил портфель на колени.

Мимо с достоинством пролетел Невский проспект; извозчик, лихо сдвинув шапку на ухо, плевал на руки, покрикивал на лошадь и с усердием подхлестывал ее под самое брюхо.

Пролетка плавно скатилась вниз и понеслась по Мойке.

В то мгновенье, когда извозчик уверенным движением отдал вожжи и тотчас же снова натянул их, придерживая лошадь, из-за угла вылетел крытый автомобиль. Пролетка накренилась от удара, Панаев чуть не вылетел на мостовую.

Извозчик, сброшенный с козел, встал и принялся добросовестно ругаться.

Правое заднее колесо было сломано, ось раскололась.

Автомобиль завернул за угол и, как крылатое чудовище, пронесся по Мойке.

Панаев, опершись о край пролетки, выскочил, поднял упавшую на мостовую шляпу, сунул извозчику, который охал над сломанным колесом, несколько монет и пошел пешком.

До министерства иностранных дел было недалеко. Панаев шел не торопясь, помахивая не в такт левой рукой и слегка прихрамывая.

Пересекая какой-то переулок, он наткнулся на толпу. В центре ее стоял человек в широкополой шляпе, закрывающей лицо.

— Господа, — говорил фокусник приглушенным голосом, — обратите ваше внимание на ловкость рук знаменитого Пинетти.

Он несколько раз провел рукой по воздуху, поднес ее ко рту и в то же мгновение вытащил изо рта пару яиц и живую лягушку.

За лягушкой последовал шнур, длиною не меньше двенадцати аршин, за шнуром две резиновые губки.

Панаев взглянул на часы. Часы показывали сорок пять минут двенадцатого.

Он подошел к фокуснику ближе.

— Вот три платка: зеленый, красный и белый. Я глотаю их, обратите ваше внимание.

Он проглотил платки.

— Который вам угодно?

— Зеленый, — сказал гимназист, смотревший прямо в рот фокуснику.

Фокусник плюнул. Зеленый платок вылетел на открытую ладонь.

— Господа, я сейчас покажу необыкновенный фокус, — закричал фокусник сдавленным голосом. — Ничего не проглатывая, я извлеку из горла…

Он пристально посмотрел на Панаева и, сказав негромко: «Раз, два, три», — вытащил изо рта свернутый и перевязанный ленточкой пергаментный лист бумаги. Тут же он сорвал ленточку и, схватив рукой за край пергамента, взмахнул им перед самым носом Панаева.

— «Народы Хабеша и народы Тигрэ!» — прочел Панаев. — Черт возьми, откуда у вас эта бумага?

Он подбросил портфель, прижал его локтем и, оттянув замок, вытащил манифест Уаламы.

Спустя секунду он выхватил из рук фокусника его пергамент и, положив их рядом на портфель, принялся лихорадочно сравнивать.

Текст был тот же, по по неровному шрифту и сдвинутой печати Панаев тотчас же увидел, что документ фокусника был неискусной подделкой.

— Откуда у вас эта бумага? — вскричал он, поднимая глаза на фокусника.

— Прошу извинения, господин, — ответил фокусник, — публика ждет.