Большая игра на Балтике 1500 – 1917 гг

Выход был найден простой — экспорт революций. Свергается старая власть, новая провозглашает свою приверженность либеральным ценностям и свободному рынку, тарифы и пошлины отменяются, а британские товары широким потоком обрушиваются на новый рынок. Даже если революция не удается, это в любом случае спад промышленного развития, траты на предотвращение социальной напряженности, армию и т. д., то есть потенциальное ослабление конкурента.

Изначально схема была опробована в Южной и Центральной Америке. В результате те же Бразилия, Аргентина, Колумбия, Чили и т. д. стали поставлять в Англию свое сырье (серебро, хлопок, сахар и т. п.) в обмен на британские промышленные товары. Однако покупательская способность населения в бывших испанских колониях низкая, там в основном живут бедняки. И примерно с 1830-х годов в голову приходит мысль: а почему бы нечто подобное не провернуть и в Европе? Собственно, все эти демократические комитеты, Мадзини, Кошуты, Легранжи, Ледрю-Ролены и т. д. в конечном счете были нужны не ради продвижения идеалов «свободы, равенства, братства» в массы, а ради продвижения британских товаров на рынке Европы.

Эта мысль по времени совпала с началом массовых национально-освободительных движений в Италии, Польше, Венгрии, Германии и т. д. Естественно, координационные центры революционеров избрали своим прибежищем Лондон, поскольку цели их и британского истеблишмента на данный момент совпадали.

Конечно, у Британии возникли проблемы с революционерами, поскольку и население острова в том числе пропитывалось революционными идеями, чему пример то же чартистское движение. Симптоматично, что чартистов правительство Британии неоднократно называло «русскими шпионами» или, на современный лад, «проводниками русского влияния» в Англии. Например, Дэвид Уркварт, выступая в парламенте в 1847 году, прямо говорил: «Революционеры, ведущие антибританскую деятельность, несомненно являются русскими шпионами». Но движение «Молодая Европа» в целом было выгодно для Британской империи, так как имело явно антироссийскую направленность. Вернее, не антироссийскую, а дестабилизирующую, мечтающую свергнуть в Европе принципы Священного союза. Лорд Пальмерстон, например, так отзывался о Карле Марксе: «Это единственный революционер, не подкупленный русскими».

Собственно, следом за революциями в Европу шел британский капитал и британские товары. Понятно, что одной Европы английской промышленности и финансам было мало, поэтому совершенно в той же парадигме завоевания новых рынков в 1840–1842 годах была развязана Первая опиумная война с Китаем.

И на середину 1840-х годов в мире осталось две крупные экономические мир-системы — это английская и российская. Постепенно истеблишмент Лондона начал понимать, что без обрушения и подчинения русского рынка и рынков, ему подконтрольных, Англии вскоре будет грозить экономическая стагнация и деградация.

Именно поэтому к революциям 1848 года Англия представляла собой базу для революционеров, а Россия была гарантом для лоялистских сил Европы. То есть традиционное партнерство России и Англии, имевшее основой принцип «технологии в обмен на ресурсы», длившееся с небольшими перерывами почти век (1734–1830-е), постепенно уступило место глухой вражде и нарастающей конкурентной борьбе.

Сюда стоит добавить и внешнеполитический аспект, а именно, спорные зоны влияния (Афганистан, Китай, Америка и Иран), где каждая сторона подозревала другую в экспансионизме на сопредельные территории.

Таким образом, в экономике и внешней политике Англия и Россия столкнулись как в Европе, так и на периферии. Нет, понятно, что ситуация была гораздо сложнее, перемены и реформы в странах Европы были нужны и традиционная власть не успевала отвечать на вызовы времени, однако, с известной долей упрощения, можно сказать, что в 1848–1849 годах в Европе в споре за лидерство сошлись Англия и Франция с одной стороны и Россия — с другой.

А на Балтике, а точнее в Дании, «весна народов» привела к первой Шлезвигской войне. Там 20 января 1848 года умер датский король Кристиан VIII. Детей у него не было, и власть решили отдать его наследнику по женской линии — Фредерику VII. Но тут взорвался Шлезвиг. Согласно договору Рипе 1460 года, герцогство Шлезвиг было пожаловано датскому королевскому дому, однако последний король из династии Ольденбургов скончался. Правда, остался еще Фредерик VII, но «кудель мечу не наследует».

Если убрать все эти ссылки на старые трактаты и попытаться разобраться в смысле происходящего, станет понятно, что Шлезвиг хотел всего двух вещей: во-первых, присоединить когда-то отторгнутый у него Гольштейн; во-вторых, интегрироваться в Германский союз, хотя бы в тот же самый «Цолльферайн». Надо сказать, что Гольштейн, Шлезвиг и Лауэнбург были чисто немецкоязычными территориями, тяготеющими к Пруссии.