Большая интрига

Оставалось исправить только то, что он испортил в своих отношениях с Мари, но для этого ему надо было ее увидеть.

Войдя во двор, Реджинальд спросил себя, что было лучше: подождать, пока генеральша станет намекать на те сведения, которые она получила от слуги, или самому пойти навстречу опасности?

Он позвал Квинкву и вернул ему бич. Затем он вошел в дом и направился к столику, на котором постоянно находились полная бутылка французского вина, стаканы и все остальное, налил себе и с удовольствием выпил.

Ему портило настроение отнюдь не то, что Мари узнала о его связи с Луизой (он это предвидел, поскольку волей-неволей, но генеральше все равно пришлось бы узнать об этом, а случай просто помог), а то, что Мари сама узнала, без предварительной подготовки. Это заставляло его принимать решения как можно скорее и сочинять приемлемую версию для Мари.

Он бы предпочел сам обо всем рассказать ей со свойственным только ему одному цинизмом, которому не могло противостоять никакое здравое чувство, тем более если при этом он разыграет талантливую любовную комедию, используя все свое природное обаяние и опыт соблазнителя.

Он поставил свой стакан на поднос и поднял глаза к площадке второго этажа, на котором находилась комната Мари. Да, надо было идти самому! Интересно, в каком она сейчас состоянии? Разразилась ли она приступом неистового и холодного гнева? Или плакала? А, может быть, просто почувствовала отчаяние и тоску?

Он стал подниматься по лестнице и старался ступать на ступеньки так, чтобы они не скрипели. Но те все равно поскрипывали, и он окончательно успокоился лишь тогда, когда лестница осталась позади. Комната генеральши была закрыта. Неслышно, как кот, он подошел к двери и прислушался, но из спальни не доносилось ни звука. Он подождал еще, но все было напрасно. Наконец, он решился осторожно постучать. Сначала он не услышал никакого ответа и решил, что Мари не хотела быть застигнутой врасплох в своем горе и с заплаканным лицом, а теперь с помощью пудры и помады старалась придать своим чертам обычное выражение. Он постучал еще раз. Поскольку Мари все еще не отвечала, он приоткрыл дверь и вошел в комнату.

По дороге он не произвел особого шума, но тем не менее Мари его услышала. Она лежала поперек кровати лицом вниз. Она обернулась и, приподнявшись на локте, ворчливо спросила:

— Кто там? Что вам от меня надо?

— Это я — Реджинальд, — ответил Мобрей.

— Я не желаю вас видеть, оставьте меня!

Он, как будто ничего не слышал, повернулся и закрыл за собой дверь. За это короткое время он успел увидеть, что Мари плакала. Это помогло ему выбрать направление разговора. Она плакала, да, под влиянием какого чувства? Из-за своей неудавшейся любви? Из-за оскорбленного чувства самолюбия?

— Месье, — снова сказала она, — я вас прошу оставить меня одну. Я плохо себя чувствую и сейчас отдыхаю. Прошу вас, уйдите.

— Я очень сожалею, Мари, — заявил он, — но считаю, что нам с вами необходимо объясниться.

— Может быть… Даже совершенно точно, что надо. Но теперь, прошу вас, уйдите!

Он с осторожностью стал приближаться к ней, а она вынуждена была сесть, чтобы говорить с ним не лежа. С еще более явным нежеланием она бросила ему:

— Ваша настойчивость, месье, становится просто неприличной! Я же сказала вам, что хочу остаться одна. Ваша беззастенчивость граничит с наглостью.

— Одиночество — плохой советчик, — ответил он с улыбкой. — Мне известна причина вашего плохого состояния, мой друг, — добавил он. — И я догадался, что если не приду сейчас же к вам, то вы выдумаете так много всего ужасного и нереального, после чего вы и на самом деле можете заболеть, и все из-за пустякового случая.

Она чуть было не взорвалась:

— Пустякового случая!? И на него не стоит обращать внимания?.. Ну, нет, Реджинальд, это уж слишком! В последний раз я прошу вас уйти!

— А если я не уйду? Не говорите, что вы прикажете своим неграм выбросить меня за дверь, например, Квинкве!

— Тогда уйду я сама. А почему я не могу приказать моим неграм выбросить вас вон?

— Потому что вы забыли, Мари, что запрещается использовать черных против белых, что бы они ни сделали, если их не застали на месте особо серьезного преступления. Правительница Мартиники не осмелится нарушить закон…

Она с досадой вздохнула, нервно скомкала платок и встала.

— В таком случае оставайтесь здесь, — сказала она. — Я считала вас благородным человеком. Вы злоупотребили моим гостеприимством, причем злоупотребили со всех точек зрения. Прощайте, месье…

Гордая и надменная, она прошла мимо него, но не успела дойти до двери, как почувствовала, как сильная рука безо всяких церемоний тащит ее назад.

— Мари, — произнес Реджинальд, пытаясь ее крепко обнять. — Мне надо сообщить вам нечто очень важное. Необходимо, чтобы вы меня выслушали.

— Не касайтесь меня! — крикнула она. — Не смейте меня трогать, или я буду звать на помощь! Какое мне дело до закона, когда вы угрожаете мне; я позову своих чернокожих!