Большая книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать (сборник)

– Такое состояние надо беречь и охранять! Каждый Божий день быть на страже, прислушиваться к себе, чтобы не растерять его. Состояние прощения дороже сундука с золотом. Погляди-ка, любезный садовник, во-о-он туда, – кивнул он в сторону родника.

Прямо посреди лужайки, которую Шухлик вчера подстригал, неожиданно выросли и уже цвели пять новых деревьев – яблоня, груша и три вишни. Привыкший вроде бы к садовым причудам, ослик диву давался: откуда вдруг, да так быстро?

– Это твои собственные деревья, – улыбнулся дайди. – Первые в будущем саду! Видишь, какие чудеса творит прощение.

Шухлик не удержался и поскакал, высоко подлетая, перебирая в воздухе ногами, к своим деревьям. Хотелось понюхать их, потереться о стволы, взрыхлить землю у корней.

– Запомни крепко: все в твоей власти! – звучал в ушах голос Дивана-биби, хотя сам он оставался на берегу пруда. – Смотри на жизнь, как художник-творец смотрит на бесформенную глину, из которой можно вылепить, что пожелаешь. Ты созидатель свой жизни, своей судьбы!

Или это сад Багишамал опять заговорил с Шухликом? Впрочем, какая разница, если дайди и его сад – одно целое. Как и рыжий ослик со своими первыми деревьями, выросшими в день прощения.

Превращениe третье

Сорокадневная война

Шухлик всех приглашал поглядеть на свои деревья. Они так буйно цвели, невозможно глаз оторвать.

Однако к вечеру ничего не уродили – ни яолока, ни груши, ни вишенки. Оказались пустоцветами. Шухлик понимал, что это он виноват, а не деревья. На урожай попросту не хватило сил в его душе. То есть веры в свои силы.

На другое утро, едва солнце приподнялось над пустыней и заглянуло в сад, разнесся повсюду дурной какой-то, заунывный вой, будто предупреждение о бомбежке. Петух Хороз до того растерялся, что позабыл кукарекнуть. Вообще сад Багишамал притих и даже расцвел позднее обычного. Все его обитатели ходили вялые, словно не выспались.

Этот долгий вой, как привязанная к Шухлику натянутая резинка, вытаскивал его в пустыню. Нехотя, с тяжелым сердцем вышел он из сада и сразу понял, в чем дело.

Толстый, огромный, бегемотоподобный Танбал, братец-лень, звал сразиться, помериться силами. Страшно было глядеть на него. И непонятно, с какого бока подойти. То и дело он менял обличье. Откуда-то вдруг вырастали щупальца, как у спрута. А в следующий миг Танбал расползался по песку, как черное ежевичное желе.

Шухлика одолевали сомнения. Ему еще не доводилось сражаться. Он был вполне мирным, а не воинственным осликом.

– Ну что, испугался?! – оглушительно, как десяток паровозов, пыхтел Танбал. – Сдаешься? Тогда бери меня с собой в сад! Заживем вместе!

Конечно, Шухлик не мог такого допустить – привести в Багишамал чудовищную образину.

Он заржал не своим голосом и бросился на Танбала, пытаясь ударить копытом туда, где виднелись маленькие сонные глазки. Однако братец-лень неожиданно ловко увернулся. И Шухлик почувствовал, что вновь увязает в зыбучих песках неуверенности. Они затягивали быстро. Сковали ноги и уже щекотали живот.

– Могу тебя спасти, – подмигивал Танбал, очень довольный, что удалось заманить в ловушку. – И будем неразлучны!

«Нет уж, – думал Шухлик. – Лучше погибнуть! Все равно рядом с таким уродом – это не жизнь, а сплошное мучение».

Так бы и пропал без следа бедный рыжий ослик в зыбучих песках, если бы не кукушка Кокку, наблюдавшая за ним с вершины платана. Она раскуковалась на весь сад, созывая подмогу. Первыми подоспели четыре енота-полоскуна и сурок дядюшка Амаки.

Хорошо, что у енотов оказалась с собой бельевая веревка. Дядюшка Амаки осторожно подполз к тонущему Шухлику и привязал веревку за хвост.

– Выдержит ли? – волновался сурок.

– Веревка-то крепкая! – отвечали еноты. – Не беспокойся!

– Меня тревожит хвост! – нервничал дядюшка.

– Да тащите уже! – воскликнул Шухлик, отплевываясь песком, подступившим к морде. – Я же не ящерица, хвостами не швыряюсь!

Крепкие ребята еноты впряглись, поднатужились и, кряхтя, будто четыре маленьких трактора, выволокли ослика из песчаной западни.

Оставалось признать, что первая схватка проиграна.

Притворившись зрелой тыквой в очках, Танбал сидел неподалеку – потягивался и зевал, словно на скучном, утомительном спектакле, где все заранее известно.

– До завтра, родной! – помахал он пухлой ручкой. – На прежнем месте! А если не придешь, сам пожалую в гости!

По дороге в сад дядюшка Амаки недоумевал:

– Чего ты с ним связался? – спрашивал, заглядывая Шухлику в глаза. – Кто он такой, этот овощ? Или он фрукт? Вот мой совет: плюнь, и забудь о нем!

Ослику не хотелось ни с кем разговаривать – настолько он был огорчен, унижен и подавлен. Пришел к своим деревьям и чуть не заплакал. Они не зацвели сегодня, а пожелтели, увядая.

«Не утопиться ли? – мелькнула мысль. – Да вряд ли получится – выдра Ошна спасет!»

В таком печальном настроении застал Шухлика на берегу пруда дайди Диван-биби.

– Би-би! – приветственно погудел он. – Би-и-и-би! Но ослик только кисло, через силу улыбнулся.