Большая книга перемен

Дашу для похорон на то кладбище, которое Сторожев в разговоре с Костяковым-старшим назвал «курятником», привезли рано утром из морга при УВД, а не из городского, хоронили почти тайно. Присутствовали всего несколько человек: Павел Витальевич, Максим, Коля Иванчук, Сторожев с Наташей, Егор, Рада, Тимур Саламович, несколько бывших одноклассниц Даши, еще кто-то… То есть люди безобидные и понимающие особость ситуации. Максим предварительно объяснил всем приглашенным (особо – Иванчуку, которого нельзя было не позвать), что еще один скандал совсем ни к чему, тем более на похоронах. Поэтому не было Володи, он узнал позже, не было многих других, кто хотел проводить Дашу в последний путь.

– Хороним, как прячем, – сказал Павел Витальевич, но понимал, что иначе нельзя.

Он накануне звонил отцу Михаилу, просил об отпевании – желательно на дому: в церковь наверняка набьется лишний народ, пронюхав о событии. Отец Михаил категорически отказал: церковь некрещеных не отпевает ни в храме, ни в каком ином месте.

– Хоть какую-нибудь молитву поминальную тогда можно заказать?

– Извините, нет.

– Что ж я, и свечки поставить не могу?

– Можете частным порядком. Мало ли кто ко мне в церковь приходит и свечи ставит. Я их не спрашиваю, крещеные или нет.

Павел Витальевич нашел выход: заказал панихиду в церкви при кладбище. Там о конфессиональной принадлежности усопшей никто не спросил. Перед погребением занесли гроб в церковь, поставили на табуретки, но служба не начиналась, будто чего-то ждали.

Тут в дверях показался еще один гроб, несомый скорбящими родственниками. Максим кинулся к ним:

– Куда? Не видите, тут занято!

Торопливо к нему подошел дьякон и шепотом просил не своевольничать: обрядом не возбраняется, будь тут хоть десять гробов. Перед смертию все равны.

И второй гроб внесли, поставили рядом, там лежал молодой человек (погиб в автомобильной аварии), родственники, стесняясь плакать в голос, зажимали рты, глухо рыдая, от этого казалось, что в храме как-то сдерживаемо шумно. Нищенка старуха, соскучившаяся сидеть на ступенях и не видя на подъезде новой процессии, втерлась, подошла ближе всех и сказала довольно громко:

– Какие красивые обои!

И многим показалось, что она своими глупыми словами объединила этих не знавших друг друга умерших, словно жениха и невесту. Павел Витальевич затрясся от слез, Максим подошел к старушке, дал ей тысячную купюру и вежливо порекомендовал вернуться на паперть. Та перекрестилась, покланялась и послушно вышла.

Поминки были быстрые и тоже как бы тайные: заехали в маленький ресторанчик, принадлежащий Павлу, молча поели кутьи и всего прочего, что полагается, выпили – очень мало: кто-то был за рулем, а подруги Даши не захотели водки. По сарынскому (и не только) обычаю, кроме водки, на поминках других спиртных напитков не полагается. Может, потому, что все остальное имеет хоть какую-то приятность вкуса, а приятность с горем не сочетается, водка же именно поминально горька… Менеджер ресторанчика, желая услужить хозяевам, пустил под сурдинку «Реквием» Моцарта. Подошел, осведомился:

– Извините, не мешает?

Максим посмотрел на каменное лицо брата и сказал:

– Убери.

И – редкий случай – не понял Павла.

Тот сказал:

– Сделай громко, как можешь.

Аппаратура здесь была хорошая, поэтому, пущенный на полную громкость, «Реквием» был слышен даже на улице.

Голоса хора забирались все выше, Павел опять затрясся, зарыдал, широко открывая рот и истекая слезами – будто все лицо плакало, а не глаза. Заплакали и девушки-подруги, и Наташа, и Сторожев, и Рада с Егором, и Максим, и даже официантки, и даже сам менеджер пустил слезу – так пробрала всех великая музыка.

Только Коля Иванчук не плакал.

И вдруг стукнул кулаком по столу.

– Хватит! Вы, суки, даже горевать с комфортом желаете! Выруби музыку!

Опытный менеджер понял, что, хотя этот человек не хозяин, его надо послушаться.

Стало необыкновенно тихо.

– Ты прав. Вы правы, – сказал Павел. – Подлецы мы вообще. Давайте вот что. Давайте… Я хочу сказать.

– Не надо! – твердо попросил Иванчук. – Не надо ничего говорить, очень прошу. Я, может, единственный тут, кто имеет право говорить. Но не буду. Помолчим, сделаем, что положено, и все.

– Не по правилам, – возразил Максим. – Нельзя людям рот затыкать. Не только у вас горе.

– Слушай, ты! – поднял на него глаза Коля. – Я дал слово – не тебе, а себе, я слово дал, что стерплю. Не доводи до греха.

– Он прав, – торопливо сказал Павел. – Не будем. И так все ясно.

Молча доели, выпили традиционный компот из сухофруктов.

И разошлись.

Сторожев садился с Наташей в свою машину, когда к нему подошел Павел.

Он обратился к Наташе:

– Вы разрешите мужу поехать ко мне?

Наташа посмотрела на Валеру.

– Ты будешь пить, а я буду опять рядом сидеть? – спросил Валера.

– Да. Как друга прошу.

– Никогда мы, Павел Витальевич, друзьями не были, сам знаешь.

– Слушайте, что вы все говорите со мной так, будто я ее убил?

– А не ты?

– Ну я, я, успокойся. Не хочешь как хочешь, один напьюсь.

Максим стоял неподалеку, наблюдал и слушал. Сказал:

– Может, не надо, Паша?

– Тебя не спросили!