Когда мы с жизненно необходимыми бананами подходили к больнице, Алешка вдруг сказал:
— Дим, а нас туда не пустят. Это же для всяких ненормальных больница.
Ну да, а то мы с ним — нормальные.
Но проблема решилась самым необычным образом. Только мы подошли к воротам, как они распахнулись, и из них выехал какой-то дядька в пижаме и домашних тапочках.
Выехал… Как бы это поточнее сказать? Он, скорее, выбежал. Он вертел руками воображаемую баранку, громко фырчал, как настоящая машина, с хрустом переключал скорости. Как будто. А поравнявшись с нами, он с таким визгом «затормозил», что мы почти что услышали грохот столкнувшихся машин.
Дядька сделал вид, что открыл дверцу, и сказал нам:
— Садитесь, подвезу.
Алешка, глазом не моргнув, «сел» рядом с ним, а я так растерялся, что пристроился за ними, на «заднем сиденье».
И куда он нас «повезет»?
«Повез» куда надо. Посигналил, «включил» поворотник и вернулся в ворота. Охранник было заступил ему дорогу, но наш «водитель» крикнул сердито:
— Чего под колеса лезешь? Жить надоело? Это со мной. Мои пассажиры!
И мы «въехали» на территорию больницы. «Поехали» по центральной асфальтированной дорожке, по бокам которой росли густые кусты. «Ехали» медленно.
— Здесь быстрее нельзя, — словоохотливо объяснил нам «водитель». — В кустах гаишники прячутся. Права отберут. Вас куда доставить?
— К главному корпусу, — сказал Алешка, шустро семеня ногами рядом с ним.
«Водитель» обернулся ко мне и заботливо сказал:
— Дверцу прихлопни. А то еще вывалишься — отвечай за тебя.
Я послушно «хлопнул дверцей». Алешка с усмешкой обернулся:
— Молодец, Дим. И окошко закрой. А то дует.
Возле главного корпуса «водитель» плавно «притормозил», «припарковался», «выключил двигатель».
Мы «вышли из машины».
— Э! Э! — забеспокоился «водитель». — А деньги за проезд?
Алешка и тут не растерялся — сунул ему в руку обертку от конфеты. Ну, думаю, скандал будет.
— Маловато, — вздохнул «водитель». — Добавить надо бы.
— Бог подаст, — сказал Алешка.
— И то. — Он «включил зажигание», зафырчал и «отъехал».
Сейчас еще кого-нибудь «привезет». Хорошо, хоть берет недорого.
А Лешка сказал, шагая по ступенькам к дверям:
— Дим, если сейчас еще и летчик появится, я с ним не полечу.
Летчик не появился. Появилась в дверях симпатичная медсестра в белом халате. Но мы к ней отнеслись настороженно. Вдруг она тоже не настоящая, в доктора играет — начнет еще уколы делать. Вилкой в попу.
Но вроде обошлось.
— Вы к кому, мальчики? — приветливо спросила она.
— Мы к дяде Ване. К Чижову.
— Сейчас я его позову, в корпус вам входить не надо.
Да нам уже и не хочется.
Сестра исчезла за дверью. Но почему-то не сразу пошла за Чижовым — нам было хорошо видно через большие окна, — а сначала позвонила куда-то по телефону и что-то кому-то сказала. Покивала, слушая, и повесила трубку. Мне почему-то это не понравилось.
Мы осмотрелись. Местность вокруг вполне приличная. Много зелени, дорожки, скамеечки. По дорожкам не спеша прогуливаются озабоченные люди в пижамах или халатах, о чем-то оживленно разговаривают, не слушая друг друга; сидят на скамейках с газетами и книгами. Многие из них и газеты, и книги держат вверх ногами. А самые умные читали книги с конца, задом наперед.
Из подъезда вышли двое врачей. Оба — вылитые персонажи. Один, постарше, худой, длинный, с бородкой — Дон Кихот. Другой — молоденький, невысокий колобок с румяными щеками — Санчо Панса.
Они важно беседовали. А мы прислушались. Потому что беседа шла о нашем диком друге, о том, как его лечить.
— Вы изумительно не правы, коллега, — говорил Дон Кихот. — Чтобы вернуть нашего пациента в прежний облик, нужны решительные меры. Стресс! Вот что ему нужно. Шокотерапия.
— А вы, коллега, — возражал ему Санчо, — не правы исключительно. Здесь необходим плавный переход пациента к нормальной жизни. Два года одиночества, постоянный страх, опасение быть съеденным в сыром виде…
— Вы считаете, коллега, — ядовито усмехнулся Дон Кихот, — что быть съеденным в виде вареном — это не так страшно? Это меньше травмирует психику?
— Во всяком случае, коллега, я бы предпочел все-таки, чтобы меня съели не живьем, а хотя бы в виде котлеты.
— А я бы, коллега, предпочел, чтобы меня вообще не ели. Ни в каком виде. Ни в виде котлеты, ни в виде шашлыка.
— А вас бы, коллега, никто бы и есть не стал. Вы слишком костлявы.
— А вы, коллега, весьма упитанны. Вас сожрали бы с удовольствием.
— Уж не вы ли?
— Сейчас подерутся, — сказал Алешка. — Кусаться начнут.
Но пока обошлось. Дон Кихот взял Санчо Пансу под руку и сказал:
— Давайте вернемся к существу нашего спора, коллега.
— Совершенно с вами согласен. Так вот, я считаю… — Дальше мы уже не услышали, они отошли от нас довольно далеко.
— Залечат они его, Дим, — сказал Алешка, — своими шоками и терапиями.
Тут снова вышла медсестра.
— Мальчики, сейчас он придет. — И покричала с крыльца: — Федотов! Ваша смена закончилась! На заправку!
Послышался шум «машины», «подъехал» Федотов. «Заглушил двигатель», «поставил машину на ручник», «запер дверцы» и сказал строго:
— Леночка, передайте моему сменщику, чтобы окурки в пепельнице не оставлял. Весь салон табачищем провонял.
— Обязательно передам, — пообещала сестра.
— И пусть зажигание проверит — что-то оно барахлит.
— Интересно, — шепнул мне Алешка, — где у него зажигание?
Вопрос остался без ответа — в дверях появился наш дикий дядя Ваня.
— Гы! — радостно сказал он.
— У-у! — весело отозвался Алешка.
— Бип! — выдал водитель Федотов.
Поговорили…
В руках у дяди Вани была недоплетенная корзиночка. Рукоделие такое.
— Это зачем? — спросил Алешка, когда мы отошли от корпуса и сели на скамейку.
— В это буду класть, — объяснил дядя Ваня. Говорил он уже хорошо, но еще не все слова, которые раньше знал, вспомнил.
— Что класть? — спросил Алешка. — Деньги?
— Нет… — Дядя Ваня, морща лоб, стал вспоминать. — В воде. Красивые. Ползают.
— Русалки?
— Да! — обрадовался дядя Ваня. — Ракушки!
— А здесь нет ракушек. — Алешка покачал головой.
— Есть! Много! И неглубоко! Пошли!
И он потащил нас вокруг корпуса, к другому подъезду. Возле него стояли машины «Скорой помощи» и было написано над входом: «Приемный покой». Мы вошли в этот «покой». Двери, в одной двери закрытое окошечко, вдоль стен — кушетки. А в дальнем углу светился на тумбочке большой аквариум.
— Вот! — похвалился дядя Ваня. — Можно ракушки собирать. Можно рыбу ловить. На ужин.
— Нельзя! — сказал Алешка.
— Почему?
— Табу! Экспонаты.
— О! — с уважением отреагировал на любимое слово дядя Ваня. И с сожалением взглянул на пустую корзинку — что бы тогда в нее положить?
Алешка кстати вспомнил про бананы и переложил их из пакета в корзинку. Дядя Ваня переложил их из корзинки в урну. И сказал с отвращением:
— Гадость!
Еще бы не гадость — два года бананами питаться.
— А чего вам принести? — спросил Алешка. — Чтобы вы поскорее поправились.
— Катю, — сказал дядя Ваня.
Мы переглянулись: неужели он так озверел от одиночества, что стал людоедом?
— Может, вам лучше… газеты… — предложил я.
Дядя Ваня взял газеты, просмотрел заголовки и со словами: «Тоже гадость!» опустил их в урну. Потом сел на кушетку и пригорюнился:
— Катя уже большая.
— И толстая? — осторожно спросил Алешка.
Дядя Ваня внимательно посмотрел на него и ответил:
— Нет. Она как ты. — Алешка немного от него отодвинулся. — В третьем классе. Внучка.
Ах вот в чем дело! Он по внучке соскучился.
— А где она живет? — спросил я.
— Дома, — уверенно ответил дядя Ваня. — На четвертом этаже. В квартире.
— А на какой улице?
— На большой.
— А как она называется? — спросил Алешка. — Гы?
— У-у! Называется… улица Алоева.
Что-то я не слыхал, что есть такая улица.
— Может, Каляева?
— Алоева, — упрямо повторил дядя Ваня. И твердо добавил: — Улица Алоева, дом сто сорок шесть, шестой этаж, квартира шестнадцать. Катя! Внучка!
— Ладно, — сказал Алешка. — Привезем мы вам вашу Катю. Пошли, Дим. Выздоравливайте. Только русалок в аквариуме не ловите. Гы?
— У-у!