Часто мы ходили с Ником за город, у нас были любимые места – Воробьевы горы, поля за Драгомиловской заставой. Он приходил за мной с Зонненбергом часов в шесть или семь утра и, если я спал, бросал в мое окно песок и маленькие камешки. Я просыпался, улыбаясь, и торопился выйти к нему.
<…>
Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу.
Сцена эта может показаться очень натянутой, очень театральной, а между тем через двадцать шесть лет я тронут до слез, вспоминая ее, она была свято искренна, это доказала вся жизнь наша».
Братья во Христе
Проповедники Кирилл и Мефодий, причисленные к лику святых, на иконах часто изображены вместе, да и в литературе редко упоминаются порознь. Они были братьями по крови, но далеко не всегда братьев связывают такие близкие отношения, какие были у Кирилла и Мефодия. Они вместе создавали славянскую азбуку, вместе проповедовали и вместе разделяли тяготы монастырской жизни. Старшим из братьев был Мефодий, причем превосходил он Кирилла по возрасту на целых двенадцать лет. Мефодий достиг больших высот на духовном поприще, он раньше брата оставил мир и ушел в монахи. Кирилл был более одаренным в науках, знал много языков и первым принялся за составление алфавита для славян, который позже в его честь был назван кириллицей.
Их совместной миссией было распространение православия, проповедь велась на славянском языке. Но у языка в то время не было письменности, а значит, не было возможности сохранить знания. Кирилл и Мефодий не только разработали славянский алфавит, но и перевели на старославянский язык Священное Писание.
Противоположности притягиваются
Толстой был глубоко верующим человеком, Чехов слыл агностиком и нередко высказывал атеистические взгляды. Толстой писал крупную эпическую прозу, Чехов – короткие рассказы. Толстой призывал к опрощению и отказу от благ цивилизации, Чехов был сторонником прогресса. Два величайших русских писателя не совпадали во многом, но тем не менее их связывала крепкая дружба. Возможно, именно благодаря этой разности они могли восхищаться талантом и душевными качествами друг друга, ведь человек особенно ценит те достоинства, которых нет у него самого.
«Так эти два замечательных человека различны во многом, а между тем я никогда не видел, чтобы Лев Николаевич относился еще к кому-нибудь с такой нежной приязнью, как к Чехову. <…>
– Новый рассказ Чехова! Хотите слушать? – как бы анонсировал Лев Николаевич.
Все изъявили согласие.
С первых же строк чтения Л. Н. начал произносить отрывочные междометия одобрительного свойства. А затем не выдержал и во время чтения обратился ко мне с оттенком укоризны:
– Как же это вы сказали: „ничего себе“? Это перл, настоящий перл искусства, а не „ничего себе“.
И после чтения Л. Н. с одушевлением заговорил о „Душечке“ и цитировал на память целые фразы. <…>
Через некоторое время к Толстым пришли свежие гости. Л. Н. поздоровался и спросил:
– Читали новый рассказ Чехова – „Душечку“? Нет? Хотите послушать?
И Л. Н. опять начал читать „Душечку“.
Более всего пленялся Л. Н. Толстой в последнее время чеховской формой, которая в первое время его озадачивала, и Л. Н. никак не мог свыкнуться с ней, не мог понять ее механизма. Но затем уяснил себе ее секрет и восхищался».
«О Толстом он говорил всегда с какой-то особенной, едва уловимой, нежной и смущенной улыбочкой в глазах, говорил, понижая голос, как о чем-то призрачном, таинственном, что требует слов осторожных, мягких.
Неоднократно жаловался, что около Толстого нет Эккермана, человека, который бы тщательно записывал острые, неожиданные и, часто, противоречивые мысли старого мудреца».
Лучший друг – тот, кто поможет нам проявить лучшее, что заключено в нашей душе.
Дружба, как истина, может родиться в споре