Большая книга тёмных сказок Руси

Дошло до того, что принцессу Смеяну даже во двор гулять не пускали, чтоб дворовые девки над ней не смеялись и зеркальцами в лицо не тыкали. Ведь нет, нет, да и всплакнет Несмеяна, а каждая ее слезинка – нова пуговка на щёчке. А лекари всех мастей и сословий опять ничего поделать не смогли. Но так долго продолжаться не могло, однажды выпорхнула птичка из клетки и вылетела во двор. А там запуганный смертной казнью люд дворовый только отворачивался от уродки. Ну и полетела она далее – во чисто поле, а за чистым полем покоился чистый пруд, муравой со всех сторон обвешанный. Разгребла Смеяна зелену траву и опустила своё личико низёхонько, прямо к воде прозрачной. Глянула на неё из воды уродка девица в её наряде. И поняла принцесса, что та уродка бородавчатая – это она сама и есть. И зарыдала она горше прежнего. А слезы-бусинки в воду капали и горели огнем пламенным на глади водной. Вот одна слезинка на руку капнула, прожгла кожу на руке насквозь и встала на кисти родинкой бодучей. Потрогала девушка своё лицо, а оно конечно же не просто шершавое после болезни, как уверял её родной дед, а всё истыкано именно в таких вот родинками. Испугалась Несмеяна, перестала плакать. Холодный ужас поселился в ее душе с тех пор. Поняла она, почему Берендей Иванович выслал все зеркала из терема:

– А ещё на бабку грешил, черт поганый!

И пошла она обратно во дворец, но уже холодной некрасивой барышней, а в душе даже радовалась:

– Ну вот, теперь пущай растет моя грудь хоть до неба, хоть до земли, не видать мне теперь злого замужества!

А радовалась она, потому как не верила пустым обещаниям близких: что не выдадут её замуж в заморский стан. Сызмальства знала вещь упрямую – все врут и всё тут. И запела она песенку, веселую такую, отцовскую:

Вот такие пироги!

А не хочешь, не ходи

в эти чудо-города,

в них сомненье да еда.

И куда б ты ни пошла – всё не туда.

Не бывать бы в этих городах никогда,

но зовет упрямая туда

дорогущая купеческая жизнь.

Глянь каков дворец, только держись!

А внутри дворца всё господа,

и ни туда от них и ни сюда.

На потеху, что ли, выходи!

Будем делать с вами, короли,

маленьких, красивых королят.

Те вырастут и в космос полетят,

чтобы, чтобы, чтобы в городах

не вспоминали о пузатых королях!

И то ли кровь бабки Потворы взыграла в молодой шестнадцатилетней башке, то ли протестный характер отца Макара возымел над женским телом свою гордость, но Смеяна смело подошла к отчему дому, надменно взглянула в глаза дворовым девкам красавицам и в глаза дворовым мордастым парням, как бы нехотя оттолкнула копья стражников, стоящих у ворот, и матроной ввалилась в свои покои. А принарядившись, спустилась в столовую – угощаться разносолами, наедать живот, попу, ну и конечно грудь, ежели богу это так всенепременно надобно.

– Ну и ладно, ну и чудно! – повторял дедок царёк. – Родне то ведь оно что надо: дочка живая и ладушки.

– И то верно, – соглашалась с ним Смеяна, однако, с той поры она перестала плакать совсем, вовсе и навсегда.

А зеркала в терем вернули, но дюже холодно проплывала мимо них принцесса. Так холодно, что мороз по коже перекатывался у её родного батюшки Макара, отчества не имеющего. Вот сказался он как-то раз, что на охоту поедет, да непременно один, но не пеший, а конный. Ну что ж, поедет так поедет, оседлали ему кобылу самую лучшую, повесили на плечо лук со стрелами, да и выпроводили вон со двора. Долго ли коротко ехал охотник за добычею, но прискакал он к избушке, что стоит на краю леса. Слез с кобылы и стучится. Отворила ему дверь старуха хилая, а лицом до того обезображенная, что на нём живого места нет. Отшатнулся от неё добрый воин. А старуха руки к нему тощие потянула и зарокотала, забулькала да закрякала:

– Сынок, али не узнал свою матушку? Я ж все слёзы о тебе выплакала! Сам господь простил мне злобу мою, забрал ведьмин дар навсегда. Ещё день-другой и побирушничать б пошла, не застал бы ты меня тут, и не увидел никогда более.

Сжалось сердце у охотника, узнал он свою родную матушку, а вслух сказал:

– Родная матерь сына с дома не выгонит! – и оттолкнул от себя старушку.

Опечалилась, устыдилась бывшая ведьма Потвора, захлопнула перед носом сына дверь еловую и полезла на печь спать. Не стерпел такого обращения чудак Макар, распахнул он дверь еловую и давай мать за грязный подол дергать, вниз её снимать:

– Куда полезла проклятущая! Давай рассказывай что это за прыщи на твоей морде и откуда они взялись?

Закряхтела, как сосна, бабка старая, спрыгнула с печи и рассказала сыну тайну страшную:

– Как занялась я будучи молодухой ворожбой да приворотами всякими, так слёзы мои светлые стали липкими, горючими. Куда слезинка упадет, то место и прожжет, а на коже прыщом гноящим вылезет, но чаще бородавкой.

– Это мы и без тебя уже знаем, ты расскажи что дочке моей делать теперича, и за какой ей ляд напасть такая?

– Эко оно как! – пригорюнилась ведьма. – Тоже ворожит девчушка?

– Да в том то и дело, что не ворожит.

– А чего так?

– Да вот так.

– Ох ты ж да напасть какая!

– Напасть, – соглашается Макар. – А делать то чего теперича будем?