Она смотрела вокруг и, как ни старалась, не могла ничего разглядеть. Даже очертания ступенек видно не было. Вокруг стояла абсолютная тьма. От нее заложило уши. В душе родилось неприятное чувство. Это был еще не страх. Как взрослый человек, Кудряшова знала, что темноты бояться не надо, а если тебе что-то
– Ой, как же это? – Кожина явно собиралась плакать. – И зачем мы сюда только пошли? Давай возвращаться, пока дверь не закрыли. Расскажем про этот ход Эдику, пускай он сам что-нибудь делает. Говорила же Зоя Игоревна, что подождать надо, Зернова сама придет. Куда ей здесь деться? А через два дня можно и полицию вызывать. Ее сразу найдут. Где тут теряться? И что нам в этом подвале? Там наверняка дверь какая-нибудь закрытая. Пойдем, а? А? – Не получив ответа на свои восклицания, Олёнка испуганно заорала: – Ты где? Кудряшова!
– Тише ты! – прошипела Таня, но было уже поздно. Снизу слышались голоса, но после воплей Кожиной все стихло. – Идем!
– Куда? – От страха Олёнка окончательно потерялась. Ей вдруг совсем расхотелось двигаться. Она пятилась, надеясь спиной нащупать стену и присесть около нее. Но вместо этого нога у нее встретила пустоту, уронив хозяйку со ступенек.
Узкий коридор вздрогнул от визга. Кудряшова заткнула уши – эхо норовило ее оглушить. Как только она прижала ладони к ушам, ей послышался отдаленный шорох и шелест, сквозь который шипящей нотой прорывался тоненький голосок.
Таня убрала руки. В нескольких шагах от нее, внизу, плакала Кожина.
Таня снова прижала ладони к ушам. Она явно слышала чей-то разговор.
– Замолчи! – крикнула она в темноту, и Олёнка, всхлипнув, задержала дыхание. – Ожич! Ты?
Она пыталась что-нибудь еще расслышать, но по коридору, как насмешка, все еще носилось эхо плача.
– Ой, я ногу подвернула, – пожаловалась Олёнка.
– Подожди меня здесь, я сейчас.
– Не оставляй меня! – завизжала Олёнка. Коридор дрогнул, заставив воздух заколыхаться.
Странно, они так орут, что даже слепой услышит. Насколько вперед ушли мальчишки? Они же не глухие! Услышали, вернулись посмотреть, кто за ними идет. По мозгам надавали. Вряд ли в их планы входило, что за ними будут следить. Но впереди тишина и пустота. Словно и нет там никого. И никого не было. Как же не было? А Сарымай куда подевался? Вошел, лоскутков навешал, чтобы задобрить местных духов, и… пропал? Таня сама видела, как Ромка с Макс Максом за дверь нырнули. Их тут сразу сожрали и следов не оставили?
Темнота начала давить. Таня по стеночке обошла рыдающую Олёнку.
– Никто тебя не оставляет! Я только спущусь немного вниз, посмотрю наших.
– Я боюсь! – выла Кожина. – Здесь страшно!
– Ничего тут нет. Чего ты как маленькая?
Судя по звукам, Тане удалось миновать одноклассницу. Олёнка захлебывалась слезами, сама себе жалуясь, какая она несчастная, как ее не любят и какая жестокая Рапунцель.
– Я скоро, – пробормотала себе под нос Кудряшова. Для себя это сказала, не для Кожиной. Той уже ни до кого дела не было. Всхлипывала где-то неподалеку, бормотала, икала.
Таня осторожно, держась рукой за стенку, ощупывая ногой каждую ступеньку, сползала в непроглядную тьму. Вдруг с воздухом что-то произошло. Он сжался, волной дохнув на Кудряшову. Таня остановилась. От подкатывающего страха заложило уши. И снова она стала слышать шипящее перешептывание. Как тогда, когда зажимала уши руками, спасаясь от воплей Кожиной.
За спиной послышался писк. Казалось, темнота сама испугалась неожиданных звуков. Неожиданных, но все же очень знакомых.
Это был сигнал Таниного телефона. Он бисером катился сверху, звал к себе, требовал внимания, ждал, что подойдут. Странным показалось не то, что в этом подвале был прием. Пропал Олёнкин голос. Она больше не плакала, не звала, не жаловалась на судьбу. Судя по тому, как легко несся звонок, между телефоном и Кудряшовой была пустота.
Таня попятилась и чуть не повторила полет по ступенькам, который уже совершила Олёнка. Но любое повторение – это уже не смешно. Поэтому Кудряшова удержалась за стену и в который раз услышала голоса. Рядом, два шага сделать. Она и сделала эти два шага, поначалу не заметив, что видит и стену, и свою растопыренную пятерню, и даже ступеньки. А еще через пару шагов она стала различать голоса. Макс Макса можно было узнать, даже если ангина насмерть убьет его голос – он говорил с напором.
– Я тебя по стенке размажу, если ты опять вспомнишь своих духов, – зло выкрикивал Макс Макс.
– Не размажешь, – Ожич говорил легко и весело, словно злые слова одноклассника предназначались не ему.
– С чего такая уверенность? Мне двинуть тебе ничего не стоит. Жаловаться побежишь?
– Сегодня ты меня не тронешь. А разговор будет. Приметы сходятся.
– Ну все!