Большая книга ужасов 63 (сборник)

– Откуда ворон знал, что горящее сено поможет против болотного черта? – спросил Никита.

– Сено? – Сиулиэ уставилась на него с таким видом, словно он произнес неприличное слово. – Сам ты сено! Это богдо был! Богдо, понимаешь?!

Никита покачал головой.

Сиулиэ смотрела презрительно:

– Да, это правда: ничего ты не знаешь, ничего не понимаешь, ничего не видишь! Мимо сокровища пройдешь – не оглянешься! Руки у тебя гоё-гоё – вкривь да вкось! Боги-предки куда смотрели, когда тебе…

Она вдруг умолкла, словно испугалась сказать лишнее.

– Слушай, ты не можешь объяснить, что происходит?! – разозлился Никита. – Конечно, ты меня спасла и все такое, но это совершенно не дает тебе права…

Сиулиэ вскочила. Глаза ее насмешливо блеснули:

– А что тебе объяснять, сын моей гугу? Ты все равно ничего не поймешь! Жить хочешь – сиди на месте и жди, когда усатый-бородатый чужак придет!

И кинулась к выходу.

Хлопнула дверь.

Никита тупо смотрел ей вслед.

Ему казалось, что кто-то очень крепко навернул его по голове.

Еще бы!

Во-первых, Сиулиэ назвала приметы чужака, которого Никита должен ждать. Он будет усатый и бородатый.

Откуда она это знает?!

Во-вторых, она тоже велела Никите сидеть в избушке, как велел медведь-шаман. Она что, его слушается?!

Очень странно! А ведь такая хорошая девчонка, хоть и ворчунья… И жизнь Никите спасла.

Но самое главное…

От волнения Никита больше не мог сидеть. Вскочил и начал ходить туда-сюда по избушке, волоча по полу неуклюжие разношенные старые валенки.

Самое главное было в том, что Сиулиэ назвала Никиту «сын моей гугу»!

Он знал не только некоторые нанайские слова, но и старинные обычаи. Например, раньше считалось плохой приметой называть человека по имени. Чтобы злые духи к нему не прицепились! Следовало сказать: сын такого-то, или дочь такой-то, или брат, или сестра кого-то.

Сиулиэ назвала Никиту, согласно этому старинному обычаю, сыном своей тети.

Гугу – по-нанайски «тетя». Сестра отца или матери.

То есть что же это получается?! Улэкэн, мама Никиты, была сестрой кого-то из родителей Сиулиэ? А сама Сиулиэ – его, Никиты, двоюродная сестра?!

Но у мамы не было никакого брата, ни старшего, ни младшего, и сестры не было! Никита отлично помнил: она рассказывала, что ее мать умерла, когда родила Улэкэн, а отец вскоре погиб на охоте.

Что же все это значит? Кто они – родители Сиулиэ? И почему она выдает их за брата или сестру Улэкэн?!

* * *

Никита долго сидел около печки. Дождался, пока догорят угли, и только тогда закрыл вьюшку. У Зелениных была дача на Третьем Воронеже[21], и раньше вся семья часто ездила туда зимой – на лыжах кататься. Иногда оставались ночевать в бревенчатом доме. Тогда Никита и научился следить за печкой. Так что не такой он был и никчемный, каким считала его Сиулиэ!

Он даже порядок на столе навел, сложив остатки черемши в ту же миску, где лежала картошка, а крошки смел и бросил в печку.

Мама всегда так делала и говорила: «Подю[22] покормили, Подя доволен будет!»

Никита тоже так сказал.

Картошки оставалось немного, но на завтра еще хватит. А завтра, может, появится этот… бородатый чужак, который спасет Никиту.

А зачем чужаку это нужно? Как-то странно, что незнакомый человек нарочно приедет в глухую тайгу в поисках Никиты Зеленина… Или он случайно тут окажется? Отправится, например, на охоту… Ну и что? Бросит все свои дела, чтобы спасать какого-то мальчишку?

Но самое главное – откуда всем здешним обитателям известно, что сюда кто-то приедет?! И даже известно, что он будет бородатый?!

Или это ерунда полная? И ждать Никите некого?

В конце концов он до того устал от этих мыслей, что начал клевать носом, сидя за столом.

Пора было устраиваться на ночлег.

Он переоделся в свои джинсы, которые уже высохли, надел носки, поверх них обмотал ноги портянками. Если ноги ночью совсем замерзнут, можно надеть валенки.

Никита положил их в изголовье лавки. Вместо подушки. Осмотрел «постельные принадлежности». Какие-то пыльные, вытертые до проплешин звериные шкуры: волчья, медвежья и даже почему-то коровья… Лежать на них и тем более укрываться ими было неохота и даже, честно говоря, страшновато. Хотя, казалось бы, что страшного в старых безголовых шкурах?! Медвежья лапа с пятью растопыренными когтями, лежавшая на подоконнике, выглядела куда страшней. Хотя, казалось бы, что страшного в отрубленной и довольно-таки облезлой медвежьей лапе?!

Никита передвинул лавку вплотную к печке, надеясь, что там сохранится тепло до утра, и свернулся на ней клубочком. Было нереально жестко и неудобно.

Не выдержав, все же постелил на лавку волчью и медвежью шкуры. Коровью свернул в трубку и поставил в угол.

Свечки задул; угольки в печке погасли, в избушке стало темно.

Никита покрепче зажмурился. Было страшно.

– Гаки, намочи горо! Гиагда горо, чадоа, – забормотал он себе под нос. – Ворон, до моря далеко! Пешком далеко, а я уже там!

Сколько раз засыпал он под эту мамину колыбельную. Заснул и сейчас…

Никита не знал, долго спал или нет, но проснулся оттого, что стало душно.

Открыл глаза.