Большая книга ужасов — 63

Имя «Ярро» по-волчьи значит «чужой». Почему именно ему дали это имя, было непонятно: ведь он родился в стае, в лесу! Это его мать была чужая: она когда-то пришла в лес из жилища человека, ее, собаку, приняли к себе волки, а молодой Герро – теперь он вожак стаи – сделал ее своей подругой. Но матери дали имя Барра – Красотка, – и она принесла своему спутнику и стае пятерых… волчат? щенят? – словом, пятерых детенышей.

Четверо получили нормальные волчьи имена, а тот, кто появился на свет первым, оскорбительную кличку Чужой.

Иногда Ярро чувствовал за это злую обиду на соплеменников, но утешался тем, что, став взрослым волком, он сможет взять себе другое имя. Ярро хотел бы называться как отец – Ветром, а еще лучше – Зерро, то есть Храбрым. Но если он успеет до того, как ему исполнится три года – время выбора нового имени, – совершить задуманное, то потребует, чтобы его назвали не иначе как Моррандр – Убивший человека.

* * *

Руку я порезал вчера вечером, когда остался дома один. Родители ушли на день рождения к папиному дядьке и сказали, что придут поздно.

Я знаю, что дядю Вадю мои мама с папой не очень любят, но отец считает себя обязанным ему за то, что когда-то жил в его доме. Ну и оказывает родственнику всякое уважение, хотя общаться с ним и его женой для мамы нож острый, она сама так говорит. Тетя Вика ужасная зануда, помешанная на порядке в их квартире, ну а дядя Вадя – хвастун, каких свет не видывал.

Дядя Вадя любит всем говорить, что он писатель. На самом деле ерунда на постном масле: ни фантастику, ни детективы, ни ужастики он не пишет. Всего-то у него издана одна книжечка – да и та за счет автора, как сказано на последней странице! Книжка эта про природу и про охоту.

Дядя Вадя – любитель охоты. Вроде бы даже иногда что-то подстреливает, но точно не знаю, я никогда его добычу в глаза не видел. Разве что в этой книжке на картинках.

Общается с ним наша семья в основном на его дне рождения. И еще… еще дядя Вадя обязательно является на мой день рождения.

Сказать по правде, меня это немножко напрягает. Сидим, понимаете, с друзьями за столом – и вдруг заваливается такой седой лохматый-бородатый дядька, начинает меня драть за уши, вопя, что он меня из роддома забирал (папа тогда внезапно с аппендицитом в больницу попал, а дядя Вадя как раз оказался поблизости – вот мама напереживалась, представляете?!), качал, можно сказать, мою колыбель, а потому практически мой ближайший родственник.

Потом, надрав мне уши, дядя Вадя начинает сыпать всякими охотничьими историями: сначала непременно рассказывает, как убил волка, который охотился на оленя, потом этого оленя – и отдал кусок его мяса моему папе с мамой (эта история правдивая, ее мои родители подтверждают), а потом реально завирается: если его послушать, получается, что он вообще первый охотник в мире и невозможно сосчитать, сколько он там лисиц, зайцев, кабанов перебил – они, типа, сами на его «тулку»[2] лезут!

Ну, короче, родители ушли к дяде Ваде, а я такой сел перед компьютером, собираясь початиться с парочкой приятелей, ну и вообще полазить по ссылкам, – и вдруг слышу какой-то странный звук, как будто что-то скребется за книжным шкафом.

Вот ни фига себе, думаю: мыши, что ли, завелись?!

И сразу вспоминаю один жуткий случай, о котором мама рассказывала. Они с папой тогда только что поженились и снимали квартиру где-то на Бекетовке, в старых домах. И вдруг однажды – среди бела дня! – мама заметила, что из кресла, в котором она сидит, вываливается вата. Просто так вываливается на пол – и все. Как будто ее кто-то выдергивает!

Мама встала, перевернула кресло, сунула в вату руку – и обнаружила, что там, в кресле и в вате, находится, типа, такое гнездо, а в нем мышь, которая только что родила мышат… таких розовеньких, слепеньких, еще мокреньких…

Они копошились – ну вата и вываливалась…

Мама всегда, когда этот случай вспоминает, приговаривает: «Хорошо, что мы в это время еще только мечтали о ребенке, в смысле о тебе, а то был бы не ребенок, а выкидыш!»

Между прочим, мои мама с папой и в самом деле долгое время о ребенке, в смысле обо мне, только мечтали. Он – в смысле, я! – у них никак не заводился, но потом – уже через несколько лет после случая с мышами – они смогли купить квартиру, переехали в нее – в этот дом на улице Ижорской, где мы теперь живем, – и наконец-то я завелся! И родился…

Ну, родился, вырос, пошел во французскую школу, получил во дворе прозвище Дохлый Тунец, носил линзы из-за своей миопии вагум, а иногда надевал жуткие очки с толстенными стеклами – как сейчас, когда сидел перед компьютером и слушал, как за книжным шкафом что-то шуршит…

Те мыши, о которых рассказывала мама – розовенькие, слепенькие, ужасненькие! – мигом возникли в моем воображении. И я представил, что будет с мамой, если она их снова увидит… И тогда я – да на моем месте так поступил бы каждый! – решил ее от этого ужаса избавить.

Выбрался из-за стола, с трудом отодвинул от шкафа любимое папино кресло, встал на колени, влип в стенку – и заглянул за шкаф, готовясь совершить подвиг ради мамы.