Большая книга ужасов — 70

Михаил Петрович щёлкнул чем-то в своём огнемёте, и перед форсунками вспыхнул острый синий огонёк.

– Понятно. – Мужик в жилете чуть поклонился. – Всё понятно. Остаёмся на связи.

Он слился куда-то в сторону, а Михаил Петрович…

Михаил Петрович стоял напротив нас и смотрел. У него были пустые и совершенно бессонные глаза, блестящие то ли от усталости, то ли от лекарств, пластиковые какие-то. Он смотрел, и ничего в его глазах не шевелилось, только огнемёт шумел, совсем как старый примус.

– Здравствуйте, – сказал отец.

Михаил Петрович вздрогнул, очнулся и пошагал в поле, но потом оглянулся и снова точно прилип к нам.

Отец двинул машину, «Ровер» вырулил с обочины и покатил дальше, только уже не быстро – на дорогу то и дело выскакивала полевая живность, спасавшаяся от пожара: мыши, ежи, суслики, пешеходные птички с длинными носами. Отец не любил давить животину и ехал медленно, оставляя шанс.

Поле кончилось, снова начался лес. Светка выключила планшет.

– Спорынья? – спросила она.

– Это редкая гадость, – сказал я. – Такие чёрненькие дряни прямо в колосе…

– Гадость, – подтвердил отец. – Всё гадость, время такое. Спорынья везде. И они правильно делают, что её выжигают, её и надо выжигать.

– А я сама всегда выступаю за выжигание, – заявила Светка. – Только выжиганием можно навести хоть какой-то порядок в этом мире.

Я не стал спорить, пусть, в выжиганиях Светка всё-таки разбирается гораздо глубже.

– Выжигание – это спорный вопрос, – заметил отец. – Возможно, есть другие, не такие радикальные методы.

Мы не стали перечить.

– Ты заметил? – спросила шёпотом Светка.

– Что опять?

– У этого Михаила Петровича в джипе на сиденье автомат Калашникова лежал.

– Провинция, – объяснил я.

– При чём здесь провинция? Ты считаешь, что у каждого провинциального жителя в машине автомат Калашникова?

– Ну, может, и не у каждого… Но у многих. Трудно жить в деревне без нагана, слыхала про такое? Провинция – это как Техас, там все имеют «кольт» и слушают кантри, а у нас все носят «Сайгу» и слушают «Сектор Газа».

– И всё-таки… – Светка оглянулась на поднимающийся в небо чёрный дым. – «Калашников»… Зачем ему «калашников» на пожаре?

– Это не «калашников», – сказал отец. – Это «Сайга». И вполне понятно, зачем её берут с собой. Пожар может выгнать из леса разных животных, так что карабин под рукой иметь неплохо.

– Вот видишь, – сказал я. – Для самообороны – это раз. И вовсе не «калашников», но «Сайга». Это же совсем другое дело.

Светка доспоривать не стала.

Справа от дороги показалась уродливая бетонная стела «Холмы – столица лесорубов», под ней новенький герб Холмов: на синем поле два топора над полукруглым мостом, перекинутым через белую реку. Светка сфотографировала, она гербами интересуется. Затем рекламные билборды, затем город.

Город действительно оказался деревянным. Дома, магазины, тротуары, не из дерева были только асфальт на главной улице и бетонные столбы, да и те только в центре. Решили сразу начать осмотр достопримечательностей, само собой, с Лодыжского, хотя я, конечно бы, съел макарон, сейчас почти везде научились делать хорошие макароны, съедобные. Но отец сказал, что желудок никуда не убежит, а музей может закрыться, думать надо прежде всего о духовном питании.

Краеведческий музей располагался в двухэтажном деревянном доме старинной архитектуры, скорее всего, раньше в этом доме городская управа располагалась, или земство, или иное какое присутствие. Или особняк пенькового промышленника, как уж водится. Я давно заметил: посещение музея – это у нас как ритуал. В каждом новом Трупылёве есть краеведческий музей, а в нём первобытное весло, прогнившая острога, заплесневелая сеть, ядро Стеньки Разина или кандалы Пугачёва. Всё как полагается.

И обязательный зал с чучелами.

Нас встретила обычная неприветливая краеведческая старушка, её наверняка звали Калерией Семёновной, и на её счету имелась пара-тройка чересчур непочтительных любителей провинциального искусства. Калерия продала нам билеты и отправилась сопровождать. Она сразу измотала нас повестями про необычайную ловкость плотников Холмов, способных вырубить одним топором избу, а если нужно, то и теремной дворец. Затем закрепила успех историями про мастерство производителей пеньки, которые плели канаты для самого «Титаника», но в роковой рейс корабль ушёл с канатами из гнилой ирландской эрзац-пеньки, нашими не успели оснастить, а если бы успели, то судьба самого известного в мире судна могла бы сложиться иначе. Наверняка намечался контрольный выстрел – рассказ про известного мецената…

Но тут мы добрались до часов. В конце большого зала между двумя окнами на первом этаже стояли часы. Сразу скажу – это были самые омерзительные часы, которые я видел в жизни.

Я много видел зловещих часов, любые напольные часы, которым сто лет, выглядят зловеще. А если они ещё ходят, и звонят, и громко ходят… То вообще не уснуть.

Но эти часы были другие.

Издали они мало чем отличались от обычных ходиков с кукушкой, такой же теремок, такие же гири в виде шишек. Однако приблизившись, мы обнаружили, что часы совсем не нормальные.