Большая книга ужасов — 72

Он просто не имел на это права. Потому что от него сейчас слишком многое зависело! Не для того монах стоял в своих ржавых цепях годы и века, ожидая спасения от проклятия, которое обрекло его на муки вечной не жизни и не смерти, чтобы его наследок, чадо седьмого колена, что-нибудь напутал в самый ответственный момент!

И Серега во весь голос, четко и раздельно говорил, стараясь даже не думать о том, что за околесицу несет:

— Нерушимое мое заклятье клятое ести сие! Вельзевула нашего бирева подручником отай, подхибным балием ведомая, моя орда оного сугнет не аще, осиннаго рожна и сулицы без…

Казалось, это никогда не кончится!

Луна крадучись ползла по небу, таращась на холм с нескрываемым любопытством случайного свидетеля удивительных, невероятных событий.

Нет, оказывается, все когда-нибудь кончается!

— …вержену живьем керсту в, калугер, тебе бысти залахный твой дар за. Аминь!

Так вот почему «аминь» стояло в начале проклятия! Чтобы потом быть произнесенным в самом конце!

Земля содрогнулась. Послышался громкий треск, и осиновый пень раскололся. Потом он вспыхнул огнем, земля содрогнулась вновь, и Серега упал.

Рядом повалилась Ольга Владимировна, и они вцепились друг в друга, словно удерживались на плоту, который плясал на гребне высокой волны.

Кругом все тряслось и грохотало. Луна панически дрожала в небе.

Гаврюша, прощально сверкнув глазами, исчез, и Серега понял, что сейчас исчезают в разверзшейся земле все призраки старого монастыря и старой больницы, удерживаемые проклятием и освобожденные в эту минуту. Монах, доктор Краев, баба Нюра, Петька… — все! Они нашли упокоение в смерти, они погребены и больше не опасны для людей.

Нет, Серега кое-что забыл! Он забыл о последней строке из заметок доктора Краева: «Пораженный, но не мертвый, а лишь принявший облик упыря, — безвинная жертва, а значит, может быть спасен».

Только теперь Серега понял смысл этих слов.

Малинка, Валентин, папа — они были живы, когда их ранили мертвецы. А значит, их еще можно спасти!

Серега кое-как поднялся на ноги и, дрожа от страха — вдруг опоздал?! — выкрикнул, пытаясь перекричать стоящий кругом грохот и треск:

— Марина! Папа! Валентин!

В ту же секунду его ожгло ужасом: а что, если нужно было назвать отца по имени?!

И он торопливо поправился:

— Николай Ильич Сапожников!

Внезапно наступила тишина — упала с небес, будто огромное темное облако. И, нарушая ее, где-то далеко-далеко прокричал петух…

— Ой, Малинка! — закричала Ольга Владимировна, бросаясь с холма. — Это ты?!

Это была не только Малинка! Они все стояли там, у подножия.

Все трое — безвинных и спасенных.

* * *

Потом, гораздо позже, когда уже закончили наконец обниматься и вытирать слезы, кто украдкой, а кто и открыто, Серега попросил:

— Пап, давай заведем собаку? А? Красного сеттера. И назовем Гаврюшей.

— Поддерживаю обеими руками, — серьезно ответил отец.

— И я заведу красного сеттера и назову Гаврюшей! — воскликнул Валентин.

— И я, — подхватила Малинка. — И мы, да, мам?

— Мне кажется, нам на троих вполне хватит одной собаки, — усмехнулся Валентин и повернулся к Сереге: — Пойдешь ко мне в свидетели?

— Да я ж еще маленький, — пожал плечами Серега.

— Маленький, да удаленький, — сказал Валентин.