Большая книга ужасов — 74

— Но это неправильно. Так случиться — это плохо. Неудачный эксперимент. Не должно так.

Виталя заерзал на месте, непрерывно вертя головой и бубня что-то нечленораздельное, несколько раз плюнул себе под ноги, постучал штативом о землю, и Роман понял, что дурачок снова погружается в свое обычное состояние. Допустить этого было никак нельзя, так что парень, даже не успев подумать, схватил Виталю за руку и повернул к себе, снова привлекая внимание.

— А что случилось? И когда это было? Расскажи мне, пожалуйста, это очень важно.

— Нельзя, — вырвал руку безумец и отчаянно затряс головой. — Нельзя говорить. Запрещено.

— Виталя, ну пожалуйста! Ты же видишь, что творится!

— Видишь, да. Но сказали — нельзя рассказывать.

— Неужели ты так все и оставишь?!

Вопрос вырвался у Романа сам собой, от разочарования. Было заметно, что дурачок все дальше уходит в свой мир и добиться от него помощи, похоже, не удастся, но парень не мог с этим смириться. Перед ним стояла его единственная надежда. Единственная надежда его родителей, одноклассников, учителей, жителей Пензы, а может, и всего остального мира. И Волкогонов был готов на что угодно, только бы эта надежда не исчезла. Но как ее удержать, он не знал. Именно это отчаяние и прозвучало в вопросе, на который Роман не надеялся получить ответ, но не мог не задать. Возможно, эта мольба что-то затронула в расстроенном разуме Витали. Лицо дурачка застыло, а затем на нем отразилось мучительное напряжение, как будто он пытался сложить разрозненные кусочки головоломки, преодолевая огромное сопротивление.

Роман, не отрываясь, смотрел в глаза безумца, пытаясь пробиться к остаткам его сознания, помочь, удержать на плаву то, что когда-то было человеком. И совместные усилия двух людей дали результат: Виталя заговорил глухим, надтреснутым голосом, медленно выговаривая слова, но его речь была ясной и осмысленной:

— Аспирантами нас повезли на «Биосинте». Мы должны были принять участие в секретной разработке… в эксперименте… Там… там… Не могу! Не могу говорить! Нельзя! Там ничего не вышло. Катастрофа. И меня в больницу положили. И нескольких еще. Держали в больнице. Долго. И никакой науки. Я завязал, завязал. Меня отпустили. Но говорить нельзя. Нет. Нет!

Фразы Витали становились все менее связными, было видно, каких усилий ему стоит произносить даже их — он сделался пунцовым, на висках и шее повздувались вены, будто дурачок волок за собой стокилограммовую штангу. Огромная рука психа намертво вцепилась в плечо Романа и немилосердно сдавила, словно парень остался единственной опорой на земле. Но Волкогонов даже не обратил на это внимания, напряженно вслушиваясь в каждое слово.

— Тихо. Тихо. Не говори. Я знаю, что там случилось.

— Знаешь? — Виталя отпустил собеседника, несколько раз стукнул штативом об асфальт и с сомнением покачал головой. — А что? Что знаешь?

— Лариса Николаевна мне рассказала, что в лаборатории «Биосинтеза» работали над созданием протовещества. Как вас водили в закрытый бункер к какому-то итальянцу-ученому. Что он вроде бы со средних веков дожил до наших дней. Говорила про то, как он проводил эксперименты с апейроном и сам частично им стал, или что-то в этом роде. А потом у итальянца случился приступ, и все, на кого попала эта его слизь, сильно пострадали. Лариса Николаевна собрала немного того странного вещества и потом проводила свои эксперименты…

Дурачок уронил штатив, схватился руками за голову и зажмурился, будто не желая слушать того, что говорил ему Волкогонов.

— Вот дура. Вот дура. Нельзя же. Рассказывать нельзя, и с апейроном нельзя. Ох, Лариса. Что ж она натворила…

— Натворила, натворила, — в тон Витале отозвался Роман, отнимая его руки от головы. — Только ее эксперимент удался. Ты же знаешь, правда? Все, что вокруг происходит, — это апейрон. И мне очень нужна твоя помощь, Виталя. Очень нужна. Пожалуйста, не бросай меня.

Дурачок открыл глаза и посмотрел на старшеклассника, будто впервые увидел — взгляд его был острым, пытливым и сосредоточенным:

— Ладно. Но и ты не бросай.

— Хорошо, — серьезно кивнул Волкогонов. — Ты моя единственная надежда. Так что будем держаться вместе.

— Вместе, ага.

Роман вздохнул с облегчением, похоже, с Виталей все-таки можно было наладить контакт, и теперь маленькая надежда на спасение стала чуть-чуть больше.

Тут ему в голову пришла еще одна мысль, и парень пытливо посмотрел на вновь обретенного напарника:

— Виталя, а ты не чувствуешь, что у тебя в мозгах кто-то копается?

Дурачок на секунду задумался, а потом усмехнулся и постучал себя пальцем по голове:

— Негде копаться.

— То есть ты не ощущаешь никакого постороннего присутствия в своих мыслях?

— Постороннего никакого.

— Круто! Мы рядом со школой, а апейрон не может влезть в твои мысли.

Лицо психа приобрело назидательное выражение, он поднял палец и произнес так, будто объяснял очевидное бестолковому ребенку:

— Виталя за чертой. Он прошел в маленькую дверь, и его думы устроены по-другому. Нельзя изменить, что уже изменено. Протовещество не мое, не может меня менять, брать мысли. Виталя совсем другой.