Большая книга ужасов — 81

Старый без слов стащил с себя заплечный мешок, как у крестьян в кино, и стал ковыряться в костре, должно быть, прикапывая картошку. Молодой отошел от окна, и я ждала, пока хлопнет дверь, чтобы вдохнуть. Старый возился несколько длинных секунд, даже напевал, но в конце концов выпрямился и отошел. Хлопнула дверь. Я выдохнула.

* * *

До вечера я их почти не слышала – так, кто-то сделал несколько шагов, кто-то хлопнул дверью и через минуту зашел обратно… Зато к ночи они проснулись, и тут уж мне стало не до сна.

Они торчали в соседней комнате, я их слышала так, будто сижу с ними, и от их разговоров у меня все внутри холодело. Из всего, что они там говорили, цензурными были только предлоги и некоторые прилагательные. Даже врать не буду, что поняла все. Они звенели бутылками, а я куталась в свой спальник и думала, что Бабка сюда не сунется, пока они здесь. А значит, ни воды, ни грелок у меня в ближайшее время не будет. Снега нет. Воды осталось полбутылки. Я разлила крысам в миски (не убыло, они очень мало пьют, очень удобные животные) и опять затаилась. «Второй раз уже не так страшно», – уговаривала я себя, а эти орали.

Только ближе к утру все попритихло. Разговоры превратились в короткие перепалки, послышалась возня, шуршание спальников, и тут Молодой запел.

Это было странно, даже очень. Как будто жаба заговорила. Он напевал тихо, не под нос, но достаточно тихо, чтобы не разобрать слов, без гитары, конечно. Он пел что-то печальное, похожее на колыбельную, не помню, где я слышала эту мелодию, но теперь она мне точно будет сниться. Он пел. И выходило здорово. Я лежала, уставившись в доски, и не могла понять, на каком я свете.

День

Двое бандитов способны шуметь как целый школьный класс. Я проснулась раньше и успела потихоньку поесть-попить, даже позаниматься с крысятами, но к обеду проснулись они, и театр встал на уши. Сначала Старый носился в поисках работающей розетки, что само по себе смешно. Не найдя, объявил миру все, что думает о старых театрах и электриках, и все-таки сделал кофе в камине. Кофе выхлестал Молодой, оставив Старому недостаточно, за что был долго и громко бит. Звуки разносились по театру с невероятной громкостью, я не знала, куда от них деваться. Когда настала очередь картошки (вчерашней, надо полагать, которая пеклась в золе у меня под окном), эти полчаса выясняли, кому за ней идти.

Уже подморозило, я лежала, укутавшись во все, что было, с двумя грелками в ногах, и ругала себя за расточительность.

Маленькая вылезла из-за кроссовки, пошевелила усами в мою сторону, типа «привет», и шмыгнула за окно. Большой ушел еще ночью, и я гадала, что такого тяжелого он тащит, что его так долго нет.

Хлопнула дверь. Догадываясь, что сейчас кто-то из этих пойдет копаться в кострище, я поглубже отодвинулась в темноту (ворованный спальник предательски торчал, хоть я полночи прикрывала его газетами) и затаилась. Вышел Молодой. Когда-то его волосы были светлыми, сейчас об этом можно было догадаться только благодаря солнцу. Мороз морозом, а солнце было такое, что я опять чуть не разревелась от жалости к себе. Молодой наклонился над костром. О том, что случилось дальше, я буду жалеть всю жизнь.

Зашуршала зола, отправилась в карман первая добытая картофелина, Молодой даже замурлыкал песенку под нос, на две или три секунды он был человеком, и мне хватило этих секунд, чтобы перестать дышать и разглядеть, что у него голубые глаза. Глупо, знаю. Все в этой жизни либо глупо, либо жестоко, либо вообще полный идиотизм, как у меня.

– Уй-е! – Вопль Молодого был как будто и не его. Очень странно было слышать это от парня, который только что пел и глаза у него были голубые. Я уже не смотрела на его глаза. На подоконник вспрыгнула Маленькая, Молодой метнул в нее камень – и попал.

Он отшатнулся в обратную сторону, когда Маленькая рухнула мне на живот. Она удивленно таращила на меня глаза, будто спрашивая: «Что произошло?» Должно быть, она, как этот, копалась в золе, отыскивая вкусную картошку. Должно быть, не заметила этого, пока он не шуганул ее случайно рукой, копаясь в золе. Она испугалась и вспрыгнула на подоконник. Он испугался и метнул в нее камень. Метко швырнул, в затылок.

Этот камень, махонький, с фалангу пальца, еще катился по доскам где-то наверху. Крови почти не было, или она сливалась с шерстью по цвету, я не поняла. Маленькая немного дернула усами, глянула на меня все так же недоуменно – и замерла.

– Ну, ты урод! – Я сказала это вслух.

А когда опомнилась, было поздно.

* * *

Молодой по-хозяйски просунул в разбитое окно руку с фонариком и посветил мне в глаза.

– Свет убери!

Несколько длинных секунд он делал вид, что меня не слышит, возюкая по мне лучом своим туда-сюда. Чего рассматривал? Наконец обрел дар речи:

– Ты… Ты как здесь?!

– Теперь еще хуже. Свет убери! – Как будто не ему говорят!

– Вылезай, не бойся!