Большая книга ужасов – 90

Я смотрел на ботву в огороде и ситцевую юбку (верхняя половина склонилась над грядкой). В голову стучалось что-то важное, но я плохо соображал. Вспомнил лифтёршу и её: «Не трогай Контуженую», – и гадал, не приснилась ли? Парень-то с распоротым животом понятно, что приснился. Когда у самого болит живот, хоть вой, и не такое приснится. А вот лифтёрша и какая-то Контуженая, чей дом, как бельмо в элитном посёлке… Не шучу, я на эту Контуженую смотрел целый час, а до меня всё не доходило. Мне было легко после вчерашнего и тяжело после наркоза. Голова не хотела думать о плохом, но голос лифтёрши упорно стоял в ушах, а цветастый зад Контуженой маячил перед глазами.

Я однажды палец порезал, сильно, до кости. Смотрю и думаю: «Так не бывает». Отрицание – защитный механизм стариков и смертников. Вроде и вот оно, а я не верю.

Глава V Сосед

Первые дни в больнице я почти не помню, всё время спал. Иногда открывал глаза, потому что приходил доктор или сестра опять совала под мышку градусник. Иногда я просыпался просто так, но за окном была ночь, и приходилось засыпать опять.

День на четвёртый палату стали осаждать родители и Лёха с ребятами. Ко мне ещё никого не пускали. Санитарка бегала с записками туда-сюда и медленно зверела. Мать писала, что они будут рядом до моей выписки, уже сняли квартиру в таунхаусе почти у меня под окнами. Кит ограничился лаконичным «выздоравливай». Только Лёхе хватило ума передать мне рюкзак со шмотками, зубной щёткой, телефоном и всем необходимым.

Я радостно копался в рюкзаке, а санитарка ещё стояла над душой, ей надо было убедиться, что мне не прислали никакой запрещённой еды. В куче барахла нашёлся бумажный пакет, хорошенько замотанный скотчем. В рюкзак я такого не клал, но мало ли… Было жутко любопытно, и пакет я, конечно, вскрыл.

Сперва на пододеяльник посыпалась грязь. Я прицыкнул на нехорошее предчувствие и дорвал бумагу. На одеяло вывалился кусок глины. Повертев это в руках, я всё-таки разглядел в куске человечка с хорошим пучком волос на голове. Волосы мягкие, точно не синтетика. В животе у куклы была ямка, будто след от иглы…

Не дав мне толком осознать, что это вообще такое, санитарка начала брезгливо стряхивать глиняную крошку с моего одеяла. На человечка она смотрела так, будто мне прислали живую змею.

– Гадость какая! Нашли куда поделки передавать, здесь послеоперационное отделение, а не санаторий! Дай сюда, выкину! – Она так требовательно протянула руку и так это сказала, что я дал. Завернул обратно в пакет с дурацкими котятами и дал. Сейчас и писать такое боязно, а тогда просто вложил пакет в протянутую руку. Санитарка сунула мой пакет в карман и вышла.

В рюкзаке нашёлся телефон, я успел по нему соскучиться. Битый час ковырялся в настройках просто так, потому что мне это нравилось. Потом поочерёдно врубал игрушки, уже старые, давно надоевшие, но тогда мне жутко нравилось в них играть. Соскучился. Меня никто не трогал, и я сам не заметил, как уснул.

Свет ламп щипал глаза, я видел только его и потолок. Сам, кажется, лежал на столе. Рядом цокали по полу каблуки, до меня доносились голоса:

– Вот хирургам-то подарочек от волков!

– От волков? Откуда у нас волки?

– Ну может, кабан какой… Или собака так озверела. Проснётся – расскажет.

– Там грязи – полная рана, просто битком. Сепсис там, а не проснётся.

Разговаривали женщины, судя по голосам, немолодые. Кажется, они обсуждали меня, но при чём тут собака, волк и какой-то сепсис? Живот болел немилосердно. Я пытался спросить: «Что со мной?» – но не услышал собственных слов.

– Будет труп, опять скажут: «Врачи виноваты».

– Нам-то что?

– За державу обидно.

Я подумал, раз эти две – не врачи, моё дело совсем плохо. Боль в животе резанула так, что хотелось орать, но я физически не мог издать ни звука. Судя по разговору, я точно в больнице, и меня покусала какая-то собака. Но это чушь, я же помню, как сюда попал. А почему так больно и что эти две несут?

– Ладно, мне ещё этаж мыть. Убирай.

Громыхнуло жестяное ведро, и лампочки на потолке сдвинулись. Вперёд, вперёд и вперёд. Я понял, что меня куда-то везут, хотя по-прежнему ничего не видел вокруг, кроме этих лампочек. Даже не видел, кто везёт. Хотел спросить, и опять не смог даже открыть рот. Свет вспыхнул перед лицом, тотчас погас, и стало темно и холодно. Ужасно болел живот.

Меня как будто парализовало. Хотелось вскочить, завопить, а я не мог даже пошевельнуться. Меня окружала темнота, и мелкие щипки холода продирались сквозь кожу, заглушая боль. Я продрог. В морг меня отправили, что ли? Очень похоже: здесь холодно, и я не могу пошевелиться. Мама! Как там называется это состояние, когда человек кажется мёртвым, а сам вполне себе живой? Живой, а его хоронят?

Я пытался уговаривать себя, что такое было только в глубоком Средневековье, с его средневековой медициной и такой же диагностикой. В современности это просто невозможно, но факты – упрямая вещь. Я в холодном тёмном месте, и я не могу говорить и двигаться!