Большая охота на акул

Отчасти это даже неплохо. Его время давным-давно должно было наступить. И опять же, говоря словами все того же доктора Хима: «Иногда старые стены настолько косые, что негде прорубить новое окно». Но проблема со вспышкой «Иисус-психоза» в том, что этот культ не столько окно, сколько гигантская испанская инквизиция, салемская охота на ведьм, разорение Конго и завоевание инков, майя^г ацтеков. Целые цивилизации гибли от рук мстительных чудовищ, претендующих на особые отношения с «Богом».

Перед нами не что иное, как очередная империя на грани краха – скорее всего под собственным весом и грузом своих извращенных приоритетов. Процесс уже пошел. Все, что воплощает собой Никсон, рано или поздно обречено.

Наверняка это будет «поздно», раз уж лучшее, что мы можем предложить, – поколение психов, махнувших рукой на все, кроме возрождения примитивной ерунды, которая и была причиной наших бед. Какой ужас думать, что всего десять лет спустя буря шестидесятых выльется в вульгарное и бездумное эхо евангелиста Билли Санди.

Вот почему спортивная редакция настаивает любой ценой не пускать в здание даунов. Нам серьезным делом надо заниматься, а эти идиоты будут только путаться под ногами.

Искренне ваш Рауль Дьюк.

Rolling Stone, № 90, 2 сентября, 1971

МЕМУАРЫ О ГАДОСТНОМ УИК-ЭНДЕ В ВАШИНГТОНЕ

Одно из самых ясных моих воспоминаний о том отвратительном уик-энде – то, как Джерри Рубин потерянно стоит на ступенях мраморного здания возле Капитолия и наблюдает за дракой у флагштока. «Контринаугурационный» парад только что завершился, и кое-кто из участников решил закончить шоу, поглумившись над американским флагом. Другие демонстранты запротестовали, и вскоре обе фракции уже обменивались тумаками.

Флаг соскользнул по шесту на несколько футов, потом снова поднялся, когда группа антивоенных патриотов образовала своего рода человеческий якорь у главной лебедки. Защитники флага входили в Мобилизационный комитет за окончание войны во Вьетнаме (МКОВВ), либеральное, пацифистское университетское крыло протеста, собственно говоря, и организовало «контринаугурационный». Нападавшие, оравшие «Порви все к чертям!», были бурной и неорганизованной ватагой молодых уличных бойцов из целого спектра группировок от местных активистов общества «Студенты за демократию» до байкеров, называющих себя «Гуннами». По обеим сторонам схватки были черные, но по большей части кулаками махала белая молодежь.

Пока я уходил от драки, у меня за спиной сцепились псы, и на главу демонстрации марша, кричавшего в громкоговоритель: «Мир!», напал псих в прусском шлеме. Антивоенный парад яростно пожирал себя самого.

Рубин, организатор-яппи и ветеран всех крупных демонстраций тех первых протестов в Беркли в 1964 г., смотрел на хаос вокруг флагштока.

– Ужасно! – бормотал он. – Все это угнетает, никакой жизни, никакого направления. Возможно, это последняя демонстрация.

Его слова вторили мыслям, которые я только что набросал в блокноте: «Никаких больше песен, никаких больше речей, прощай все это…» Я понимал, что имеет в виду Рубин. За прошедшие четыре года наши пути часто пересекались – от окрестностей залива до Чикаго. В происходящем мы, как правило, участвовали на разных уровнях: он – как центральная фигура, я – как журналист, но теперь, в 1969 г., нам обоим стало очевидно, что атмосфера резко изменилась.

Нынешними темами стали насилие и конфронтация. Сама концепция «мирного протеста» умерла в Чикаго на съезде демократической партии. Никто не пригласил Джоан Баэз в Вашинштон; никто не пел «Мы одолеем!». Там были другие, новые лозунги, вроде «Убей свиней!», «… война» и «Два-четыре-шесть-восемь… Государство завтра сбросим!». Сейчас в моде злобное диссидентство. Никто не садится на мостовую. Забросав копов камнями, демонстранты бегут, а две минуты спустя объявляются в другом месте и снова бросают камни.

Мы проделали долгий путь со времен Беркли и «Движения за свободу слова», обе стороны озлобились… а юмор пропал.

Для Рубина перемена горчит. В результате разгона беспорядков в Чикаго он был обвинен в подстрекательстве толпы – в те времена такое каралось пятью годами тюрьмы, но был выпущен под залог в 25 000 долларов. В старые добрые времена три месяца тюрьмы считалось суровым приговором лидеру демонстрации. Сегодня, в эпоху Никсона, люди вроде Рубина прямые кандидаты на публичное бичевание.

Что до меня… Ну, физически перемена пока на мне не сказалась. Благодаря журналистской аккредитации мне обычно удавалось избежать ареста, хотя, подозреваю, в новую эпоху и этому тоже придет конец. Бэджик прессы или даже блокнот станут помехой во все более поляризованной атмосфере гражданских конфликтов. Нейтральность устарела. Даже для журналиста вопрос теперь в том, на чьей ты стороне. В Чикаго меня побили дубинками полицейские, в Вашингтоне угроза исходила от демонстрантов.