Большая пайка

— Я уж шефа отговаривал, отговаривал, — продолжал папа Гриша, — говорил ему, что неловко, что Платон сейчас приедет, обидеться может, да и Ларри тоже, а он ни в какую. Должен, говорит, обязательно повидаться с Мусой. Они, как встретятся, просто оторваться один от другого не могут. И о том беседуют, и об этом. Я уж устаю по-стариковски от их разговоров, спать ухожу. А они иной раз до утра засиживаются. Я Мусе говорю — мы, дескать, в твоем возрасте все больше по ночам девок гоняли, а ты только о делах да о делах. Смотри, говорю, прозеваешь все на свете за своим бизнесом да за разговорами. Он слушает, усами шевелит и улыбается. Погодите, говорит, папа Гриша, сделаем тут одну штуку, все девки на свете наши будут. Я уж не спрашиваю, о чем это он. Вам тут, в Москве, виднее.

Папа Гриша испытующе посмотрел на собеседников, убедился, что слова его услышаны, расцеловал Платона, пожал Ларри руку и слегка раскачивающейся походкой зашагал к выходу. Платон и Ларри переглянулись.

— Сколько он слышал, как ты думаешь? — спросил Платон.

— Думаю, что почти все, — ответил Ларри. — Вот тебе и картинка с ярмарки. Он ведь шефу всем на свете обязан, тоже с пацанов в друзьях ходят. А как услышал, о чем мы говорим, сразу сориентировался. Если он нас убедит, что директор с Мусой за нашей спиной о чем-то сговариваются, глядишь — и на него, старика, первую ставку сделаем. И заметь, умница какая, сукин сын. Он же нам ничего не сказал — только послушал, о чем мы думаем, да и подыграл тут же.

Понял, как надо работать? Высший пилотаж. Если его и прижмут, то ответ простой — дескать, сказал, что шеф и Муса друг дружку любят и оторваться один от другого не могут. Все дела. А нам теперь ночами не спать — будем ломать головы, кто же это против нас играет и не зря ли мы так своим партнерам доверяем. Папа Гриша небось едет к себе в гостиницу и хохочет. Согласен со мной?

Платон как-то странно посмотрел на Ларри. Он преклонялся перед его коммерческим талантом, высоко ценил фантастическую работоспособность, умение работать с криминальным миром, разветвленные связи и выдержку. Он знал, что сказанное Ларри слово будет с железной неизбежностью претворено в дело. Но выдающиеся исполнительские качества Ларри, похоже, служили лишь удобной завесой для чего-то тщательно скрываемого и потому существенно более ценного — Платон впервые отчетливо увидел, что рядом с ним все эти годы находился человек, чья способность к анализу не уступала его собственной. И он встревожился. Не потому, что встретил равного, а потому, что равенство это по каким-то, известным только самому Ларри, причинам было скрыто и тщательно оберегалось от постороннего глаза. Если бы не чрезвычайные обстоятельства, кто знает, сколь долго еще могла бы сохраняться эта тайна. Платон поймал взгляд Ларри, и ему вдруг показалось, что тот читает его мысли, как открытую книгу. От этого ощущения Платону стало зябко.

— Ладно, — неожиданно весело сказал Ларри и надул щеки, отчего его усы смешно растопырились. — Пойдем к столу. Слышишь, там Марик опять с Лукачевым сцепился. Объясняют друг другу, как надо машины торговать. Пора разнимать. Если директор через полчаса не объявится, надо расходиться. А то у меня в час переговоры начинаются.

Платон разгадывает ребус

Назавтра Платону так и не удалось улететь. Ларри позвонил ему в восемь утра, разбудил, говорил какие-то странные вещи и напоследок попросил, чтобы Платон обязательно дождался на даче, когда Ларри пришлет за ним машину сопровождения. Платон попытался взбрыкнуть, кричал, что у него и свое сопровождение есть, но потом сдался. Ночной разговор с Ларри встревожил его больше, чем можно было ожидать. И, конечно же, ему сильно не понравилось, что директор Завода так и не появился в клубе. В инфокаровский бизнес явно вторгалось неизвестное, беспокоящее начало. Платон начал понимать, что вся сложившаяся система взаимоотношений — система, построенная на допущении об абсолютной надежности тылов, на гипотезе о полной тождественности интересов, доказанной десятилетиями дружбы, — в любой момент может дать трещину.