Большая починка

— Пионерских хозяйств не бывает, девочка. В хозяйства не играют. В хозяйствах хозяйничают.

— Мы не играем, — просвещала Лялька толстого, — мы хозяйничаем.

— Хозяева, — встрял Илья Борисович, — лося заманили, в западне держат.

— Лося нельзя. Не по закону, — сказал толстый.

— А убивать по закону? — крикнула Лялька.

— Что такое? — спросил толстый.

— Мы выпустим, а вы убьете. Это по закону?

— По закону. Видишь, лицензия, — сказал толстый и протянул Ляльке алую книжечку. — На отстрел одного лося.

— На убой, — сказала Лялька.

— Пусть так, — сказал толстый. — На убой.

— Глагол прошедшего времени, — сказала Лялька.

— Какой глагол? — опешил толстый.

— Убивать, — сказала Лялька.

— Кому что нравится, — сказал толстый, — по закону.

— Плохой закон, — плюнула Лялька.

— Что? — толстый закипел, как самовар. — Как ты смеешь? Чему вас только в школе учат?

И для острастки, в шутку конечно, навел на Ляльку ружье.

Ни один мускул не дрогнул на лице «железной девчонки», она, конечно, понимала, что толстый не выстрелит, но тот, в кого хоть раз, пусть в шутку, целились из заряженного ружья, знает, что это такое: душа в пятки уходит. А у Ляльки не ушла, осталась на месте, и Лялька гневно и вызывающе, зрачок в зрачок, смотрела в дуло ружья.

Грянул выстрел…

Потом, когда все успокоились и во всем разобрались, поняли, почему ружье выстрелило. Но в ту минуту, когда это произошло, каждый повел себя так, как ему скомандовали страх и долг: толстый бросил ружье и пустился наутек, не разбирая дороги, Илья Борисович растянулся на земле и замер, втянув голову в плечи, Долгий, подоспевший на выстрел, бросился к Ляльке, а Лялька… Лялька стояла живая и невредимая и смотрела на всех смеющимися глазами.

Она-то все знала, видела, как из-за спины толстого выскочил Женька Орлов, виновник сегодняшнего переполоха (это он ни свет ни заря поднял зону по тревоге) и головой наподдал нацеленное в нее ружье.

Заулыбался, выслушав Ляльку, Долгий, заулыбались, узнав у Долгого, в чем дело, набежавшие на выстрел ребята, заулыбался польщенный всеобщим вниманием Орлов-младший. И только Орлову-старшему было не до улыбок: так опозорить себя перед гостем! Он полежал, полежал, встал, постоял, глядя на ребят, и пошел, не поймав на себе ни одного любопытного взгляда. Даже сын и тот на него не посмотрел. Не отец, а пустое место, ноль, невидимка.

— Папа!

Орлов-старший вздрогнул и остановился, узнав голос Орлова-младшего. Обернулся и увидел Женьку.

— Ну?

— Папа, ты не сердись, ладно? А ружье вот, передай тому, толстому. И скажи, пусть не приезжает больше. Скажешь, да?

Орлов-старший отвернулся. В глазах у него защипало.

БОЛЬШАЯ ПОЧИНКА

Мишкина тайна

В середине июня в Зарецке, купаясь в Снежке, утонул иностранный турист. А так как все чрезвычайные происшествия в городе непременно случались на глазах Мишки-толстого, то и этому случаю он был законным свидетелем.

День, а то и два зона пионерского действия «Восток-1» жила Мишкиными воспоминаниями о трагическом событии.

— Он — во! — Мишка-толстый вытягивался и, касаясь рукой макушки, показывал, какой длины был утонувший. — Нос, как у ястреба, колесом. Уши, как у волка, торчком. А одного уха… — Мишка-толстый для эффекта понижал голос, — одного уха… совсем нет!..

Он знал, на что бил. Слушатели ахали. Отсутствие уха поражало их больше, чем гибель того, кто когда-то владел им.

Нарисовав словесный портрет утопленника, Мишка-толстый переходил к описанию самого факта утопления, из которого явствовало, что, не запутайся он в штанах при раздевании, этого факта могло и не быть.

Но тут слушатели насмешливо переглядывались и расходились. В Мишкино искусство спасать утопающих верилось плохо, хотя он и плавал не хуже других. Все знали, Мишку-толстого на воде «жир держит». Опровергнуть это и доказать, что не жир, а мускулы, Мишке-толстому не удавалось даже на кулаках.

…И только один слушатель — застенчивый, белобрысый Леша Помазанцев, внук уличного старожила дедушки Помазанцева, — не изменял Мишке-толстому, Ходил за ним по пятам и жадно внимал Мишкиному рассказу об одноухом утопленнике. Дело в том, что этого одноухого он знал. Кажется, знал. Вот это «кажется» и заставляло Лешу мозолить глаза Мишке-толстому, а Лешино сердце тревожно замирать всякий раз, когда речь заходила о потерянном ухе.

У того, Лешиного знакомого, на месте уха был черный пластырь. И если это он утонул, откуда было Мишке-толстому знать, что под пластырем? Сам-то он знал это от дедушки Помазанцева.

И вот раз, когда Мишка-толстый дошел до уха, Леша, перебив рассказчика, заметил:

— Откуда знаешь, что одноухий? У него на ухе пластырь был…

Мишка-толстый странно переменился и подозрительно посмотрел на Лешу:

— А, и ты там был?..

— Ну, был, — уклончиво ответил Леша.

— Тогда чего спрашиваешь? Пластырь отклеился, когда откачивали. Был, а не видел.

Но Леша уже не слушал Мишку-толстого. Он со всех ног бежал домой, к дедушке, чтобы сообщить тому важную новость.

Лешу просто распирало от нетерпения поскорей поделиться ею с дедушкой — у него на это были свои основания, и он бежал, бежал, бежал…