Большая путина

Из-за груды камней несколько отверстий черней ночи показывали нам вход в погребальные пещеры древнейших царей Фивских. Засветив факелы, мы отправились к ближайшей.

При самом вступлении в галерею, ведущую покато в дальний мрак, я уже поражен был удивлением, которое, возрастая на каждом шагу, превратилось в восторг.

Вообразите себе галерею, столь же роскошно расписанную, как Ватиканская или наша Эрмитажная, но менее высокую, потом целый ряд чертогов, украшенных пилястрами. Все это облечено живописью, столь свежею, что она как бы недавно вышла из-под кисти Рафаэлей фараоновых; конечно, эта живопись не такая искусная, как теперь, но она исполнена глубокомыслия и поразительно действует на воображение.

В конце этих палат представьте себе высокую поперечную залу, созданную как бы для пиршества, с округленным сводом, где по лазоревому полю, как по небу, рассеяны звезды, которые, при появлении факелов, блестят ярким золотом; залу, покрытую иероглифами и мистическими изображениями, и, наконец, сходящий, как бы в преисподнюю, путь мрачный и, по словам арабов, неисходимый. Посреди волшебного чертога стоит страшная своею огромностью гробница.

В 3 часа пополудни я предпринял обратный путь из этих гробовых ущелий. Стены скал были раскалены, как печи, и духота едва выносима; были примеры, что некоторые путешественники тут задохлись от зноя. В самом узком месте один из бедуинов предложил мне выстрелить из пистолета, чтобы показать силу отзыва. Выстрел был сначала подобен громовому удару, а последовавший гул был похож на покатившуюся с высоты гор лавину…

После часа верховой езды мы увидели прибрежные пальмы и Нил, на глади которого покойно стояла моя барка».

10

При северном ветре (Дрон по-волжски горычем его звал) ставили паруса; при ветре южном (Дрон по привычке моряной его звал, хоть дул он вовсе не с моря) шли бечевой. И поднималась дахабия вверх по Нилу, и открывалась Норову панорама Египта.

Норов часто съезжал на берег. Он бродил по полям, заглядывал в жилища феллахов – неказистые хижины, слепленные из речного ила, глины и соломы.

Три урожая в год давала земля, напоенная и утучненная Нилом. Была она в белизне хлопчатника, в изумруде кукурузы. То пламенели на ней маковые поля, то розовели поля клеверны. И много тут было пшеницы.

Как тысячи лет назад, шли феллахи, огрузая, за плугом. Как тысячи лет назад, влекли плуг быки, медлительные и сильные. Как тысячи лет назад, скрипели колеса сакий, и хрустели травы, подрезанные серпом, и неустанные руки плели корзины из листьев финиковых пальм.

Люди знали, что эта земля – подарок Нила, ибо пища и жизнь существуют лишь после разливов Нила. И они слагали в его честь песни и гимны, и крестьянки, приходя с ребятишками к водам царя рек, молили: «Сделай, о Нил, чтоб мое дитя было так же сильно и так же прекрасно, как ты».

Все окрест казалось таким же, как в дни фараоновы. И так же, как в те стародавние времена, бо́льшая часть урожаев доставалась сборщикам податей и сами сборщики податей по-прежнему были свирепее диких кабанов. И казалось, пребудет так во веки веков…

Близились тропики. На горячих белых отмелях нежились крокодилы. Завидев барку, они нехотя сползали в воду, и вода всплескивала под их телами с каким-то жирным неприятным отзвуком.

И отмели и крокодилы попадались все чаще. Ибрагимову команду крокодилы не страшили. Матросы шлепали близ берега, натягивая бечеву. Но теперь уж средь них не видно было Дрона.

Барин ему строго-настрого воспретил в лямке ходить. «В Россию вернемся, – поджимая губы, сказал он Дрону, – велю старосте отпускать тебя в артель, а здесь не смей». Не было у барина охоты возиться со своим крепостным, ежели того ухватит за бок или за щиколотку нильский разбойник. Да, по правде сказать, и сам волгарь не сетовал на запрет.

В феврале 1835 года дахабия подходила к Асуану.

Призрачным пламенем горел день. Посреди реки лежал остров. Недвижны на нем были пальмы и безмолвны руины древнего храма. На западном гористом берегу белел Асуан – последний египетский город. Дальше начинался край нубийцев.

Раис Ибрагим исполнил приказ паши: доставил эфенди Норова к первому нильскому порогу. Может быть, русский хочет продолжить плавание? Пусть тогда нанимает асуанского лоцмана да и верблюдов наймет, чтобы перевезти берегом, в обход порогов, все грузы с дахабия.

Русский хотел продолжить плавание на юг. Лоцман явился – гибкий, веселый, с красной повязкой на голове, с белым шейным платком, в синих, по колени закатанных шароварах. И погонщики одногорбых верблюдов явились.

Норов, Дрон и Седрак поехали верхами. Авраамий Сергеевич хоть и не в гусарах служил, однако наездником был отменным. А конь под ним оказался борзым. Едва Норов тронул его острым нубийским стременем, как жеребец вздрогнул точно от внезапной и незаслуженной обиды, рванулся да и помчал во весь отпор.