Большая расплата (ЛП)

Может, он не подозревал о её существовании до тех пор, пока не увидел заявление о приёме, увидел, кто её биологическая мать, узнал дату рождения. Узнал имя. И сложил всё вместе.

Потом захотел увидеть девчонку.

А когда случилось преступление, захотел её защитить. Защитить дочь, о которой никогда не знал.

То есть, Гамаш думает, что она убила Сержа ЛеДюка? А теперь прикрывает её, намеренно путая следствие заявлением, что отпечатки принадлежат ему, в то время как они ему не принадлежат?

Отвлекает? Еще одним китом. И «всеми зловредными истинами».

Прошуршали дворники, очищая ветровое стекло. И Жану-Ги показалось, что в непроглядном тумане забрезжил просвет. Он уже близко.

Допустим, он выбрал не ту версию? Допустим, Гамаш говорил правду. Отпечатки принадлежат ему, но он никогда не касался револьвера.

Как такое может быть?

Вжух, вжух — шуршали дворники.

Жан-Ги почти видел его, чувствовал ответ где-то впереди, в темноте.

Вжух, вжух. Он сбросил скорость и подъехал к заправочной станции. И там остановился, не заглушая мотор, слушая, как снег шлепает по крыше и запотевшим окнам автомобиля.

Если месье Гамаш не трогал револьвера, но на револьвере остались его отпечатки, то значит, что кто-то туда их поместил. Кто-то с таким опытом в данном деле, что даже экспертиза Сюртэ не обнаружила подлог.

И хотя в Академии было полно профессоров, лучших каждый в своей области, а так же выпускников, в недалеком будущем агентов полиции, не считая приглашенных экспертов — лишь немногие обладали нужным умением провернуть подобное.

Это требовало не просто опыта, но особого таланта в криминалистике и махинациях. Провернуть такое не так-то просто. Потребовалось бы несколько месяцев на подготовку.

Требовались время, терпение и хладнокровие. Чтобы подбросить подобные улики, необходим недюжинный талант тактика. В Академии есть такая личность. Кое-кто, кого пригласил на работу сам Гамаш.

Хуго Шарпантье.

Вжух, вжух, вжух.

* * *

Арман положил ладонь на руку Рейн-Мари. Та не отпускала обувную коробку, даже смотря кино.

Как только Мэри Поппинс скатилась по перилам, чем сильно удивила отпрысков семейства Бэнксов, Арман склонился к жене и прошептал:

— Отдай мне, я посмотрю.

— Я сама.

— Нет, я сам.

Она ослабила хватку, и руки её соскользнули с коробки.

Прихватив картонку с архивом, Арман прошёл между кадетами, рассевшимися на полу и не отрывавшими глаз от экрана. Войдя на кухню, он налил себе кофе и расположился за обеденным столом.

В дальнем конце комнаты, поджав под себя ноги, смотрел своё кино Оливье.

Глубоко вздохнув, Арман посмотрел на коробку, полную телеграмм, и вспомнил, сколько раз ему самому приходилось доставлять горестные вести.

Видеть, как открывается дверь. Как ожидание на лицах родителей, супругов, братьев или сестер, а иногда и детей, сменяется на озадаченность, потом на испуг.

Сообщать им, что произошло.

Он помнил каждый случай за последние тридцать лет. Закрыв глаза, он вспоминал лица, глаза, смотрящие на него с мольбой. Как им хотелось, чтобы это была неправда. Он вспоминал, как они хватались за его руку, чтобы не упасть. Матери, отцы, мужья и жены, подкошенные горем. Вспоминал, как они, удерживаемые им, опускались на пол.

Он оставался с ними, пока они не находили в себе силы снова подняться, собрав себя по частям и изменившись навсегда.

В сопровождении песенки Мэри Поппинс про ложку сахара в лекарство, Арман открыл коробку. И стал читать телеграммы. Искал лишь одно имя — Тюркотт.

Он думал, что быстро покончит с коробкой, просто проглядывая имена. Но не смог. Он понял, что читает каждую телеграмму. Между всеми ними было одно разрушительное сходство. Командование явно не справлялось с количеством писем, которые требовалось написать. Некоторое время спустя телеграммы сделались краткими, наспех составленными, и смысл они обрели лишь сотню лет спустя, когда географические названия мест стали широко известны. Но на момент доставки такая телеграмма, должно быть, звучала бессмысленно. Их дети сгинули навсегда. На каком-то далёком чужом поле битвы с труднопроизносимым названием.

Самым худшим было, пожалуй, количество пропавших без вести, предположительно погибших. Тех, кто пропал, да так и не нашёлся.

Таких было много. Очень много.

Но никого, кто бы носил фамилию Тюркотт.

Выжил ли он?

Интуитивно Гамаш чувствовал, что солдатик с картой, изображенный в витражном окне, домой не вернулся.

Закрыв крышку, Арман молча сидел, сложив руки на коробку. Он посмотрел на Оливье и телевизор, работающий без звука.

Из гостиной было слышно, как трубочист Берт предупреждал детей Бэнксов о том, что недуг дядюшки Альберта серьёзен и заразен.

Дядя Альберт захихикал, а потом, не в силах больше сдерживаться, расхохотался.

— Люблю посмеяться, — протяжно, чисто и громко выпевал дядя Альберт.

А в это время на экране перед ним Роберт де Ниро, грязный и истощенный, крутнул барабан револьвера и приставил дуло к виску. Дикие глаза, рот распахнут в безмолвном крике, но всё, что слышал Арман, это хохот, звенящий из гостиной.

Де Ниро нажал на спусковой крючок.