Большая расплата

Некоторые фотографии были довольно старыми. Чем свежее была фотография, тем крупнее и основательнее становился на ней мэр, а шевелюра его наоборот, делалась всё скромнее. Все сильнее проявлялась в ней седина.

Многие из этих мальчишек и девчонок уже обзавелись собственными детьми.

На столе мэра Флорана имелись небольшие снимки в рамках — его собственная семья. Дети и внуки. В обнимку с котами, собаками и даже лошадьми.

Усевшись перед посетителями, мэр не смог скрыть горького выражения на лице.

Он совершенно не соответствовал ожиданиям инспектора Лакост. Согласно описанию месье Гамаша, та думала встретить высушенного человека, изможденного невзгодами, разочарованиями и северным ветром.

Но взглянув в эти умные, внимательные глаза — такие глаза были у её деда — она припомнила, что месье Гамаш не описывал внешности мэра, а только сообщил, что у того остро развито чувство справедливости. И что мэр долго помнит нанесенные ему обиды.

Остальное дорисовало её воображение.

Ещё Гамаш упомянул, что мэр ему симпатичен. Теперь Лакост понимала, почему. Мэр и ей понравился. Офицер КККП рядом с ней расслабился и закинул ногу на ногу — мэр Флоран, вполне возможно, убил Сержа ЛеДюка, но для остальных не представлял никакой угрозы.

Изабель Лакост решила выбрать линию поведения, которой редко пользовалась.

— Вы убили Сержа ЛеДюка, Ваша Честь?

Такой вопрос почти всегда озадачивал.

Кустистые седые брови мэра поползли вверх, а заместитель комиссара Желина резко повернулся в своем кресле и воззрился на Лакост.

И тут мэр рассмеялся. Смеялся он не особенно долго и не очень громко, но искренне.

— О, дорогая моя, понимаю, почему вы могли так подумать.

Не многие позволяли себе называть Изабель Лакост «дорогой», но смелость мэра совершенно не рассердила её. Определенно, он не желал проявить фамильярность.

— Я бы тоже так подумал, — продолжил мэр. — Если бы был на вашем месте. Извините, я не должен был смеяться. Тут нет ничего смешного. Убит человек, и мне бы расстроиться. Но я не расстроен.

Мэр сцепил пальцы, его смеющиеся глаза стали колючими.

— Я презирал Сержа ЛеДюка. И если бы когда и задумал кого-то убить, то именно его. Если кто и заслуживал смерти, то именно он. Каждое воскресенье я хожу в церковь. Иногда и по будням, чтобы помолиться за горожан, находящихся в нужде или горе. И я всегда молился за Сержа ЛеДюка.

— За спасение его души? — предположил Желина.

— За то, чтобы он умер.

— Вы настолько ненавидели его? — спросила Лакост.

Мэр Флоран откинулся на спинку кресла и секунду молчал, в наступившей тишине Изабель Лакост расслышала смех и выкрики играющих на улице детей.

— Вы тут, потому что в курсе всей истории. Потому что коммандер Гамаш сообщил вам, что случилось в вашей академии.

Лакост удержалась, чтобы не поправить его насчет «её академии». Понятно, что он имеет в виду.

— Повторяться не хочу, просто скажу, что у нас тут очень маленькое сообщество. Мы не богаты. Главное наше достояние — наши дети. Мы годами зарабатывали деньги, чтобы организовать им достойное место для игр и развития. Место, где бы они могли посещать клубы по интересам, и круглый год заниматься спортом. Чтобы они росли крепкими и здоровыми. А после они наверняка покинут наш городок. Тут мало перспектив для молодежи. Но детство-то мы им должны обеспечить! И в большой мир отправлять закаленными и счастливыми. Серж ЛеДюк украл детство у наших детей. Мог ли я его убить? Да. Убил ли я его? Нет.

Он говорил с еле сдерживаемой яростью.

Да тут мина замедленного действия, подумала Лакост. Бомба, обернутая в плоть и кровь. Он, конечно, просто человек. Но именно по этой причине он может взорваться.

— Я в курсе, что вы и коммандер Гамаш разработали план, согласно которому местные дети могут пользоваться ресурсами академии, — сказала Лакост. — Это должно исправить ситуацию.

— Вы так полагаете?

Мэр смотрел на неё жестким взглядом, она отвечала ему тем же.

— Где вы были позавчерашней ночью, сэр?

Он подвинул к себе ежедневник и сверился с записями.

— Той ночью я был на ужине в клубе Львов. Ужин завершился около девяти, — он посмотрел на посетителей и улыбнулся. — Мы все так постарели. Девять для нас это уже достаточно поздно.

Лакост улыбнулась в ответ, и в мыслях помолилась, чтобы не возникла необходимость арестовывать этого человека.

Иногда Господь, думала она, слышит наши молитвы. Услышал же он мольбу мэра.

— Потом я отправился домой. У жены дома были участники клуба игры в бридж. Они расстались в конце роббера, и спать мы отправились в десять.

— Сколько лет вашей жене? — спросил Пол Желина.

Мэр вопросу удивился, но ответил с охотой:

— Она на год младше меня. Ей семьдесят два.

— Пользуется ли она слуховым аппаратом? — задал следующий вопрос Желина.

— Двумя. Да, она снимает их на ночь, — он перевел взгляд с одного посетителя на другого. — И да, полагаю, если я оставлю её среди ночи, она не услышит. У меня случается бессонница. Я спускаюсь на кухню и работаю. Насколько я знаю, Мари не замечает. Я стараюсь не беспокоить её.

Ведёт себя, подумала Лакост, как человек, которому нечего скрывать. Или нечего терять.