Большая семья

Отец поставил вазоны на землю и застонал. Матери возле нас я не увидел. Отец сидел на корточках, а я смотрел на рану, из которой текла кровь. Просить помощи не у кого — улица безлюдна и темна.

— Папа, папочка! — наконец вернулась ко мне речь. Тебе очень больно? — Я гладил его по голове и лицу, не зная что делать, лишь размазывая кровь.

— У меня не это болит, сынок. Пойдем скорее домой. — Он взял меня на руки. Прижавшись к отцу, я дрожал в ознобе, не попадая зуб на зуб.

Вспоминая эти страшные минуты, не могу понять, за что на отца свалилась такая жестокость богобоязненных святош? Неужели за добро, которое он делал всей родне, Надрываясь на работе, помогая в тяжкое голодное время! Мама, моя мама! Зачем ты так поступила, и что я тебе скажу, когда стану совсем взрослым? А может, и больше не увижу тебя?

Татьяна Михайловна любила и берегла Антона Семеновича даже взрослого и сильного. А он для нас, его воспитанников, всегда оставался примером выдержки и мужества в самые горькие дни.

Забуду ли как по утрам по дорожке, обсаженной цветами, шагал Антон Семенович в свой кабинет. Его шаги с чуть развернутыми носками четко отстукивали по плиткам тротуара. Точеная фигура олицетворяла спокойную уверенность наступившего дня. Возможно, что утренний путь от его маленького дома в большой был той прогулкой, которая дарилла ему свет ласковых лучей, голубизну неба, шорох листьев, дуновение ветерка, запах цветов — короткое отступление в мир душевного покоя.

Возможно, что в нескончаемом движении вокруг него, в звоне детских голосов, в гуле токарных станков, визге ленточных пил, перестуке пишущей машинки, в проникающих звуках городских строек, в спорах с педагогами — тогдашними «вершителями» детских судеб — он черпал новые силы и глубину веры в справедливость своего дела.

Переписка с Алексеем Максимовичем Горьким, в которую нас посвящал Антон Семенович и которая прямо нас касалась, как живых участников «великого эксперимента», радо вала его. Вместе с ним мы сознавали, что где-то на Капри есть родной и близкий человек, чутко и бережно относящийся к нам — росткам нового, небывалого в истории, посева революции, и к Антону Семеновичу — туманному, мужественному творцу, отстаивающему ленинские заветы воспитания новых людей, «удивительному человечищу».

Снова дома

Домой ехали с Антоном Семеновичем, вернувшимся с похорон матери и догнавшим нас возле Ялты.

Загорелые, повзрослевшие, поздоровевшие душой и телом, влетели мы в родной дом.

Обещания Соломона Борисовича исполнились. Заканчивалось строительство кирпичного дома ИТР, вынесенного за футбольное поле в лес.

Внутри здания засверкал свежими красками спортзал. Будто и не было здесь деревообделочных станков. Их место заняли канат для лазания, конь, трапеции, даже маты. За дальней стенкой — души для мальчиков и девочек. Войти в зал еще нельзя, полы окрашены в прошлую ночь.

Смотрим и глазам не верим: как мог наш Соломон пойти на такое расточительство!

— Ура! Качать Соломона Борисовича! — не выдержали пацаны, опомнившись от сказочного видения. Нервы Когана не выдержали. Блеснула слеза. Он расслабленно ответил на крепкое рукопожатие Калабалина и как бы про себя заметил:

— Разве я барахольщик? Вы еще не то увидите!

Аврал начался с налета, как только закончили осмотр. Раскрепили участки. Походная система взводов перешла в отрядную. После крымского отдыха все работали с наслаждением, выскребая, подчищая, выметая грязь. Заулыбались взрыхленные, политые цветники. Каждый цветок кланялся под струями поливалок, словно благодаря своих избавителей от ига черствых людей. Выметенные дорожки перед домом и в саду посыпали свежим песком. Единственный тротуар, от углов здания до парадного входа, вычистили, ополоснули водой.

Дебри тыла с головоломными лабиринтами и баррикадами подпали под экстренную обработку. Их защитники не выдержали натиска. Пылали костры, пожирая очистительным огнем мусор и рухлядь.

Внутри здания уборка затянулась до позднего вечера. В сверкающие чистотой спальни вносили проветреииые одеяла и матрацы, стелили чистые простыни, заправляли кровати, натирали паркет и думали: как в гостях ни хорошо, а дома лучше.

Постепенно отрешаясь от курортного праздника, переходили к трудовым будням.

Наступило время школы. Появились заботы у кандидатов на рабфак.

Рабфак! Это была ступень к дальнейшему образованию рабочего человека, перспективаучебы в институте, возможность стать инженером, о чем часто говорил нам Антон Семенович. И разве не было у нас группы рабфаковцев из колонистов-горьковцев, которые уже стали на этот светлый путь?