Большая семья

— Это так, я это тоже чувствую, — подтвердила Ульяна. — Товарищ Сталин думает о народе… А народ думает о товарище Сталине…

Они вышли к Москве-реке. Вдруг Ульяна спросила беспокойно:

— А письмо? Письмо где?

— Какое письмо?

— Наше… Письмо Зеленой Балки товарищу Сталину.

— Не тревожься: вчера я сдал в приемную товарища Сталина.

По набережной гуляли юноши и девушки. Они пели, смеялись, кричали «ура». Вот строем прошли пионеры. Впереди колонны развевалось красное знамя. Два барабанщика старательно выбивали дробь. Ульяна смотрела на пионеров восхищенными глазами. Когда отряд прошел, она взяла Арсея под руку.

— Хорошо!.. Как хорошо!.. — сказала Ульяна. — Я много в эти дни думала. Я раньше все жаловалась на судьбу, сетовала на горе: судьба обделила, горе окружило. А нынче горе мое показалось мне маленьким-маленьким комочком — взять его и забросить куда подальше. И вот я ругаю себя — какая ж я дура! Отчего все шла под ветер? Отчего панихиды сама себе устраивала?.. Теперь все! Теперь жить буду по-другому.

— Как по-другому? — спросил Арсей.

— По-новому. И жить буду по-новому, и работать буду по-новому. Работать я люблю — люблю, чтобы все в руках горело! — Она заглянула в лицо Арсею. — Ты ведь знаешь!

— Знаю.

— Нехорошо себя хвалить, но тебе скажу — работать я люблю. Да это и не похвальба. Это правда. А правду отчего ж не сказать близкому человеку?

Арсей крепко пожал ей руку.

— И знаешь, чего мне хочется? — продолжала Ульяна. — Больше всего на свете мне хочется, чтобы обо мне узнал товарищ Сталин. Больше всего на свете!.. Такое желание у меня в сердце… Кто такая Ульяна? Кто она такая?.. Неизвестная колхозница, просто сказать — деревенская женщина. Живет там у себя, в Зеленой Балке, и страдает: страдает от горя, от обиды, от плохой личной жизни. Вздыхает, и больше ничего!.. И вот проходит время, и доходит слух до товарища Сталина, что показалась на виду колхозница, Ульяной Петровной зовут. И скажет товарищ Сталин: «Постойте, постойте, да ведь я ж ее знаю! Это та самая Ульяна Петровна из Зеленой Балки, что в письме ко мне обещала на косогоре сто двадцать пудов хлеба собрать». Вот чего мне больше всего хочется!

— Что ж, это от тебя зависит.

— Я так решила, — продолжала Ульяна. — Буду работать, работать, работать! И совсем перестану хлюпать. Пусть не удалась моя личная жизнь, пусть! Я пойду наперекор!..

Мимо проехала грузовая машина: кузов ее был обтянут красной материей. В машине, обнявшись, стояли солдаты. Они громко пели:

Страна моя, Москва моя,
Ты — самая любимая!..

— Это хорошо, — сказал Арсей Ульяне, — что ты так решила. Правильно… Надо смелей строить жизнь. Смелей и круче подниматься. А все, что мешает на пути, ломать, ломать решительно и без всякого сожаления!

Они остановились у Каменного моста, по которому бесконечной вереницей шли люди, двигались машины. Ульяна облокотилась на чугунный барьер и стала смотреть на воду. Москва-река, скованная гранитом, текла величественно и бесшумно. Покачиваясь на легких волнах, плыл белый катер. На катере было шумно: играла гармонь, слышался задорный смех, громкие веселые голоса.

— Я давно ждал возможности поговорить с тобой откровенно, — продолжал Арсей. — И был уверен, что рано или поздно это удастся. Личную жизнь нельзя забрасывать: хорошая личная жизнь помогает человеку хорошо работать, плохая — мешает.

Ульяна вслушивалась в праздничный шум столицы, различая торжественные звуки во всем: в тихом плеске воды и в звонком девичьем смехе на катере; в шуршании машин, проносившихся по асфальту, и в голосе Арсея; в далеком, протяжном заводском гудке и в звучном перезвоне курантов на Спасской башне. Душа ее была переполнена радостью.

Арсей говорил что-то о ее доме, о муже, но она не понимала. Она только слушала его голос: он звучал мужественно, проникал глубоко в сердце. Она любила, любила жарко, всем сердцем, и радость любви, как легкий ветерок молодое деревцо, обнимала, охватывала ее всю, заставляла волноваться, трепетать. Ульяна была счастлива, и жизнь казалась ей такой же широкой и неисчерпаемой, как расстилавшаяся перед ней река.

Ульяна ласково заглянула Арсею в глаза и тихо сказала:

— Не надо… Не говори ничего. Все так хорошо, так красиво…

Она взяла его под руку и прижалась плечом к его плечу. Они пошли медленно, прислушиваясь к возбужденному людскому говору. Солнце, поднявшись высоко, рассыпало над Москвой теплые весенние лучи. Вспыхивали и гасли водяные искры на реке. Радужной позолотой поблескивали купола кремлевских соборов.

Арсей и Ульяна обошли вокруг Кремля и вышли на улицу Горького. Широкая, лоснящаяся отполированным асфальтом, она поднималась на холм. Люди двигались по ней густым потоком. И здесь слышались громкие выкрики, радостные шутки, рассыпчатый девичий смех, звонкая и взволнованная песня. Все сливалось в общий многоголосый гул, поднималось в ясное бирюзовое небо, раскинувшееся над столицей.

На углу Советской площади старик продавал разноцветные воздушные шары.

— Купи, Арсей, — сказала Ульяна. — Купи вот этот…