Большая семья

— Двадцать дней на такую муру нечего терять. Если рабочий день продлить на два часа, за две недели уложимся. Нужны скобы, гвозди, костыли, петли; инструмент: топоры, пилы, лопаты и носилки.

— А скобянки мы не имеем, — вставил Соломон Борисович, — мы должны получать ее на старом объекте.

— Навряд эта ржавь сгодится, — заметил мастер Шевченко.

— Вы так думаете? — взглянул на него Коган поверх очков. — Нам поможет кузня!

Кузнец Филатов дунул в пшеничные усы:

— Добре, пущай дергають, а мы слеставрируем. Коротко выступил мастер Попов:

— Не будем дожидаться нового цеха. Приступим к сборке кресел в нашем помещении. Товарищ Полищук, слово за вами. Ждем от механического индустриальной подачи полуфабриката.

— Из сырого материала работать не будем! — резко возразил Полищук. — Материальчик у нас из одних сучков. Так, Соломон Борисович?

— Пхе! Вы думаете, нам дадут первый сорт, без сучка и задоринки? Лучший лес — на экспорт, за станки и машины. Индустриализация страны, понимать надо!

После бюро у всех много дел: подготовить уроки, поработать в кружках, в оркестре, побыть на свежем воздухе. Занятия в классах проходят у всех по-разному. Один внимательно слушает учителя, важное для себя записывает. Другой вдруг начнет изучать подробности учительского лица: почему родинка так смешно вздрагивает на левой щеке, блестит лысина, интересно складываются губы. А иной спит с открытыми глазами, находя это надежной маскировкой.

Случаются даже развлечения. На уроке военного дела у добродушного преподавателя Добродицкого коммунар Скребнев дрессировал муху. Привязав нитку к лапке, водил по столу, не давая взлететь. Муха трепыхала бесцветными крылышками, стараясь оторваться от «взлетной дорожки». Севка прикрывал ее рукой и начинал сначала. По его замыслу, муха должна стать не самолетом, а скакуном. Рядом за одним поляком сидел тяжеловесный Грушев. Его называли Мухой, хотя его комплекция нисколько не соответствовала кличке. Он сидел и дремал.

Обычно рассеянный Добродицкий, раскрыв рот, застыл в изумлении:

— Скребнев, что ты делаешь с мухой? — заикаясь и подходя ближе, пролепетал он.

— А ничего. Как сидел, так и сидит, — нагловато ответил Севка.

— Кто сидит?

— Муха.

— Твоя муха летает, а не сидит!

Грушев очнулся от летаргического сна и заерзал на стуле, повернув свой атлетический торс к Скребневу.

— Что, я летаю? Я слушаю...

Поднялся смех. Ребята повскакали с мест, окружили маленького Севку и его напарника, а Добродицкий успел конфисковать виновницу переполоха, поднеся ее на нитке к свету окна.

— Староста, запиши в рапорт! — покраснел от смеха Добродицкий.

— Кого, Муху? — подыграл староста.

— А что я сделал? — ошалело оправдывался Грушев, обводя всех тяжелыми глазами.

После работы и занятий в школе коммунары растворяются в культурно-массовых делах: в Тихом клубе — библиотека, шахматные турниры, редколлегия, решение ребусов. Никто не войдет в головном уборе, не осмелится подпирать спиной стену. Иное в Громком клубе. Сыгровки духового оркестра, репетиции постановок и концертов, кинофильмы, балетные и народные танцы, спортивные мероприятия, игры, собрания.

Весь букет шумов рядом с кабинетом Антона Семеновича. Лишь много позднее дошло до нашего сознания, как трудно ему работать в такой обстановке. Мы также поняли, что именно в этом были его жизнь и счастье.

***

Дежурный командир Сергей Фролов впервые почувствовал огромную ответственность сегодняшнего дня. С самого утра оживленное движение по лестницам и коридорам, сбор инвентаря, команды бригадиров. К главному корпусу подходили мастера цехов, рабочие, воспитатели, педагоги. За Фроловым хвостиком бегал горнист Ширявский.

Яркое солнце обогрело землю, повеяло весенними запахами леса. Снег отдельными очажками еще робко ютился в те ни деревьев под палыми листьями и хворостом, уступая победному шествию весны.

— Давай! — подал Фролов команду горнисту. Серебряный сигнал прозвучал в здании, по этажам, перелетел на правый и левый фланги корпуса во дворе. Трубили общий сбор.

— Становись! — команда Антона Семеновича. Он стоял на площадке перед фасадом здания. Как по тревоге, бегом становились в строй. Справа — оркестр в полном составе: с басами, баритонами, выгнутыми трубами, барабанами. Начищенная медь сверкала на солнце. Колонна строилась по-походному, взводами. Одежда не парадная, все в спецовках, и все же это парад — по настроению, выправке, подтянутости. Снова команда Макаренко:

— Под знамя, смирно, салют!

Синхронный взмах руки Левшакова, и оркестр единым мощным вздохом всколыхнул тишину маршем «Под знамя». Знамя торжественно поплыло от парадных дверей. Строй замер. Внимание всех обращено к Антону Семеновичу. Он начал говорить: