Большая Сплетня

При всей своей осязаемой недоступности Леди Ди выглядит вполне земной и очень милой. Гладкие светло–каштановые волосы до плеч. Приветливая улыбка. Ласковый свет зеленоватых глаз. Спортивная фигура. Сильные ноги теннисистки, маленькие ступни. Крепкий кулачок, способный намертво сжимать не только ракетку, но и глотку приглянувшейся компании, перекрывая финансовый кислород. Милый, мнимо внимательный взгляд, призванный замаскировать равнодушие к простым смертным. Царственная грация олимпийской богини, безразличной к производимому ею действию на плебс. Бессознательное изящество абсолютной женственности.

О ней мечтает каждый мужчина в нашей конторе. Разве запрещено мечтать о несбыточном, нереальном? Разве запрещено в сумраке кинозала страстно лобзать киношную диву? Разве запрещено тетешкать в собственных объятиях химеру, с подростковой стеснительностью скрывая ее от досужих посторонних взглядов?

От этого воображаемого облапывания, от визуальной доступности, от еженощного присутствия в мужских коитальных мечтах Леди Ди кажется как будто немного истертой. Потасканной. Чересчур захватанной от выдуманных ласк. Опустившейся. Обыденной — как глянцевый плакат со взмахрившимися краями на стене. Потертый на сгибах. С пятнами коробления от влаги. С мушиным клеймом в неудобном месте, прямо в углу игривого глаза.

Но для Игоря она — самое то! Он заворожен ее сказочным принцессовым блеском, он падает в ее протянутые ладони, как переспелый плод — бедный плод неудовлетворенных амбиций. Изуродованный неудачным абортом зародыш. Ублюдок, выродок из кошмарных снов. Горгулья, мечтающая о карьере ангела. Дездемона, превращенная в мавра. Мертвец, притворяющийся живым и дееспособным.

Мой навязчивый бред, моя неотвязная любовь, моя боль…

— Все очень просто. Как в детской книжке с яркими картинками. — Я растолковываю суть дела. — Представь, если в конторе разнесется сумасшедшая сплетня — например, будто бы у тебя объявился дядюшка–миллионер в Америке, или что у тебя сумасшедший роман с Пугачевой, или что ты внебрачный сын бывшего президента, или твоя мать в молодости была любовницей американского шпиона… Только представь, что станет потом! Через день о тебе говорят на всех углах, во всех курилках, в столовой во время обеденного перерыва, в автобусе по дороге с работы! Тобой заинтересуются даже те, кто сроду не замечал тебя и сроду о тебе не слыхивал. И каждый добавляет к новорожденной сплетне что–то свое — так первоначальный слух обрастает невероятными подробностями, крепнет, набирает силу. Совершенно немыслимый вначале, он становится абсолютно реальным в конце своего странствия по многим, очень многим устам. Он обретает плоть и кровь, оживает, материализуется, как ночной высокотемпературный бред…

Его глаза лихорадочно блестят. В этот миг он думает о Леди Ди. Я знаю — он думает о ней, даже если он станет отнекиваться, даже если зашьет себе губы суровой ниткой, чтобы случайно не проговориться.

— А потом? Что будет потом?

— Потом?.. Важно, что будет сейчас, уже скоро… Сплетня постепенно видоизменяется. Американский дядюшка неудержимо превращается в Билла Гейтса. Роман с поп–дивой сулит скоропалительный эстрадный брак и начало собственной сольной карьеры. Блудный папаша–президент признает своего сыночка и за ручку возводит его к вершинам власти. Мать, бывшая в молодости любовницей американского шпиона, постепенно превращается в национальную героиню — и ты вместе с ней. Отныне все взоры обращены на тебя! Каждое твое слово кажется значительным и важным. В нем открывается потайной, сокровенный смысл. Даже если ты мимоходом бросишь «пойду отлить» — все задумаются: как отлить, почему отлить, зачем? Где, наконец, он сделает это? Делает ли он это, как мы, простые смертные, или у него необыкновенное анатомическое устройство? Может быть, он во время физиологического процесса поет? Рисует на стенах? Смущенно сдергивает воду, надеясь водопадным рокотом заглушить смущенное цвиканье струйки по фаянсовым стенкам?

— Смеешься? — уныло бормочет он.

Конечно, смеюсь! Сквозь слезы…

— Если ты скажешь «хочу есть», они подумают: а что именно он хочет есть? Что вообще он употребляет в пищу? То же, что и мы? Или что–то особенное? Может быть, его дядюшка, Билл Гейтс, рекомендует племяннику что–то диетическое? Может, эстрадная дива кормит его исключительно акридами и медом? Может быть, мать–шпионка вскормила его молоком волчицы? Может, отец–президент выписывал для него молочко райских птиц?.. Отныне каждый твой поступок рассматривается под лупой, вызывает повышенный интерес. Отныне каждое твое действие, даже неудачное, даже ошибочное, окрашивается в положительные, радужно–карамельные тона. Отныне ты — властитель умов и сердец, и даже самые отъявленные скептики, порицающие слухи, признают: что–то в нем есть… Он не такой, как мы!

— А если вскроется, что ничего нет — ни романа с дивой, ни папаши–президента, ни американского дядюшки, ни матери–шпионки? Ничего нет — все фикция, обман, слух, сплетня?