Большая Сплетня

Пятящийся шаг поднаторевшего в интригах придворного, который стремится покинуть высоковольтное поле возле короля. Временное отступление, равносильное не поражению, но выигрышу. Безнадежность ситуации оборачивается ее беспроигрышностью.

На следующий день. Пусть даже через неделю.

«Кстати, как поживает ваша бабушка, Ромшин?»

«Ничего… А как ваша мама, Эльза Генриховна?»

«Она приболела, но ей уже лучше. Я навещу ее, как всегда, в четверг. Что–нибудь передать вашей бабушке?»

«Предпочитаю навестить ее лично. Старикам так не хватает живого человеческого общения…»

«Что ж, там и встретимся…»

А потом, потом она… Она вызовет меня и скажет… Нет, пожалуй…

Или лучше вот так…

— Так не хватает живого человеческого общения! — вздыхает Губасова, расплющивая о губу круглый кончик помады. Ее рот торжествующе блестит алым жиром. Обернувшись, она смотрит на меня, как на хилого звериного выкормыша, как на переломанного неудачным полетом неоперенного птенца. — Встретились, разбежались — как всегда.

— Да, — вздыхает Тамара, мечтательно поправляя травленную перекисью блеклую прядь. — Что и говорить… Встретились, полежали, разбежались… Все быстро, все наспех!

Лида с интересом слушает их разговор. Я с преувеличенным вниманием включаюсь в беседу.

Своей пустячной болтовней разведенки посеяли во мне сомнения. Так неужели Железная Леди всегда такая — негнущаяся, железная?

Нет! Она не рыбья кость в горле, болезненно вспухшем от инородного присутствия. На самом деле она нежная, ранимая, хрупкая. Несчастная пятидесятилетняя женщина, у которой нет ничего кроме работы, — ни любовника, ни семьи, ни детей. Она питается не ласковым кормом беглых поцелуев, не редким просом случайных встреч далеко за полночь, а сырым сквозняком тревожным снов в одинокой, слишком широкой для ее сухопарого, высохшего от вечной ненужности тела постели. Она питается страхом подчиненных, их ненавистью, их подкорковым ужасом — однако такая диета не способствует ни здоровью, ни любовным успехам.

Какая же она на самом деле? — гадаю я. Что прячется за воинственной маской, нанесенной на лицо опытным визажистом — старостью, что скрывается за грозной экипировкой вождя кровожадного финансового племени? Подойти бы к ней совсем близко, ощутить аромат духов, призванный заглушить ее естественный запах, схватить двумя пальцами за шею, пригнуть над раковиной — ощутив непокорную несгибаемость шеи, железный стержень позвоночника. А потом намочить губку и стереть с лица искусственные напластования, следя за потоками яркой краски, текущей по фаянсовым стенкам. Серая, голубая, алая… Как будто очищаешь палитру. Как будто смываешь холст — чтобы под ним, наконец, проступил подлинник. Некрасивый, нелюбимый, но настоящий. Без подделки, без слоев маскирующего гумуса. С тонкой прорисовкой морщин, с кракелюрами времени — знаком несомненной подлинности.

И тогда она осядет, сморщится в руках, как сдувшийся от микроскопического укола шарик. Станет податливой и мягкой, как пластилин. Обыкновенная женщина с темными кругами под глазами и затравленным взглядом, беспозвоночное животное, а вовсе не железная дрянь, вызывающая у подчиненных подкожный трепет и рефлекторное опускание глаз. Настоящая, живая!

И вот когда она станет настоящей и живой, лишится защитной корки и когда откроется ее нежная ранимая кожица, вот тут–то она и попадется. Я уничтожу ее!

— Ума не приложу, что делать… Знаешь, ломаю голову день и ночь!

Свесившись с кровати, швыряю автомобильный журнал на пол. Обычно я изучаю его в метро по дороге на работу. Конечно, смешно читать о технических качествах «феррари», прижимаясь одним боком к потному толстяку в мятой голубой рубашке, с пуком рыжих волос возле ворота, другим — к пожилой тетке, пахнущей мятыми десятками, непременным обсчетом и гнилыми фруктами из магазина, где мухи методично кружат под потолком, заменяя своими чахоточными крыльями навечно сломанный вентилятор.

Но тем не менее читаю, листаю, любуюсь лаковой ирреальностью, уплывая из серой обыденности во вселенную кожаных салонов и скорости далеко за двести. Погружаюсь в мир, в котором анатомические кресла угодливо принимают форму твоего тела. В котором готовая на все красотка изгибается на соседнем сиденье, доступная как взгляду, так и руке. В котором мелкая автомобильная шелупонь рефлекторно бросается к обочине, заслышав рев пятисотсильного движка. В котором обладатели импортных штамповок мысленно снимают свои шляпы перед приземистой алой молнией на колесах…

Журнал сытой лягушкой плюхается в угол. Лида внимательно молчит — за ту вечность, что мы знаем друг друга, я превосходно изучил все оттенки ее дружественной немоты.

— Знаешь, обрыдло жить от зарплаты до заплаты… Копить на дорогую зажигалку. Обливаться слюной при виде шмоток в витринах…

— Ты хочешь все и сразу?

Кажется, она осуждает меня.

— А кто этого не хочет? Разве только ты… Тебе–то этого не понять, ведь ты женщина. Карьера не для тебя! Тебе бы замуж удачно выскочить…

Пожав плечами, она, видимо, соглашается. Еще бы не согласилась!