Большая судьба

Ятачкой, однако, она оказалась незаменимой. Даже в самые трудные зимние недели, когда в селе стоял батальон полицаев и Рилу обложили войска, чтобы если не пулями, то голодом взять нас, она каким-то чудом умудрялась пронести в партизанский лагерь мешок сухарей, раза в полтора больший, чем сама.

Кто-то из кулаков выведал и выдал группу ятаков. На счастье, в ту ночь, когда полицаи их схватили, Да́нка со своей подружкой Надкой ночевала у родственников в соседнем селе. Слух о предательстве и провале группы опередил карателей, и девчата укрылись в горах, а затем пришли к нам. Партизанский отряд состоял сплошь из мужчин. Добровольно мы, конечно, ни одной женщины не приняли бы. На этот счет наш брат — немного турок. Но тут положение сложилось безвыходное. Куда бедняжкам идти? На виселицу?!

После не пожалели: девчата освоили оружие не хуже многих из нас, а главное — взвалили на свои плечи тяжкий и благодарный труд медицинских сестер.

…Как-то весною сорок третьего года разведка доложила, что в нескольких километрах батальон полицаев прочесывает лес. Быстренько разработали в штабе план действий и двинулись в обход. В перестрелке шальная пуля угодила мне в левую ногу. Кровь хлестала, как вода из чешмы…[36] Я лежал на земле, Да́нка накладывала жгут и перевязывала рану. Выстрелы удалялись. Наша взяла!..

Закончила она перевязку и говорит:

— Что мне с тобою делать, ума не приложу. Дотащить тебя до землянки — сил моих не хватит. И зачем ты такой буйвол уродился?!

— Слушай мою команду! — говорю ей. — Иди за отрядом. После меня подберете!

— Там, — отвечает она, — Надка. А командовать ты мною не можешь. Ранеными командует медицина, то есть я!.. И вообще, дурень ты синеглазый, как я могу тебя бросить?!

Говорит, а сама сверху смотрит на меня в упор своими черными и нежными очами. Чувствую — сердце мое огнем горит и разум мутится.

— Отвернись, — прошу ее, — или закрой глаза: не могу я выносить твоего взгляда!

— Не отвернусь и не закрою!

Смутно помню, что случилось дальше, кажется, я обнял ее и поцеловал. Она прикрыла ресницы, но уже поздно было: легко запалить пожар, а потушить, особенно ежели он внутри, никакой жидкости не хватит!

Комиссар категорически воспротивился нашей женитьбе.

— Бесстыдники, дождитесь победы — и тогда такую свадьбу справим, что эхо по Балканам прокатится! И, кстати, кому-кому, а вам-то известно, что любовь в партизанском отряде карается по всей строгости партизанского кодекса!

А я ему режу свое:

— В Уставе партии не записано, что во время войны жениться запрещается!

Разозлился он.

— Вдов да сирот и без того хватает!

— Пускай погибну, — говорю, — зато потомство оставлю!

В конце концов вступился командир, весельчак и шутник, отец семерых детей.

— Все мы неизбежно допускаем в жизни эту роковую ошибку. Не все ли равно когда? Зря, комиссар, препятствуешь. Ежели человеку пришла пора жениться, он, как бешеный конь, стрелою летит по прямой, не разбираясь, куда. Логика для него — пустой звук!

В такой исторической обстановке мы, — продолжал Русев, — значит, поженились!..

Партизанская жизнь шла своим чередом. Часто зеленое подножье, лесные склоны и голые вершины Рилы оглашались стрекотом автоматных и пулеметных очередей, гулом орудий. Война войной, а любовь любовью. Любовь не мешает воевать, она вдохновляет биться насмерть!

Подоспела пора, и Да́нка затяжелела. Начиная с шестого месяца, она не ходила с нами на боевые операции — ухаживала за ранеными в госпитале, для которого мы вырыли землянку около Рыбного озера. Ну и местечко, скажу я вам. Туда, прежде чем добраться, не только полицай — сам черт голову сломает, если не знать тайной стежки.

Шел март сорок четвертого года. Внизу, в долинах, уже гуляла весна. А на Риле бушевали свирепые метели, заметая утоптанные партизанские тропинки, ураганные бураны валили вековые сосны. Мы оказались отрезанными от мира. Продовольствие было на исходе. Отряд сидел на голодном пайке. Во всех окрестных селах еще с осени расквартировались войска. Фашисты бросили в горы тысячи янычар, чтобы задушить партизан.

Однажды погожим мартовским днем нас вызвала по радио Большая земля. Политический штаб партизанских соединений, движущийся на запад вместе с советскими войсками, передал шифровку:

— В 22 часа по московскому времени разожгите на Партизанской поляне сигнальные костры, примите парашютиста.

Близко к полуночи мы в землянке потчевали дорогого гостя кипятком, заваренным последними остатками сушеной душистой рильской травы. Это был болгарин, старый друг нашего командира, который находился после сентябрьского восстания двадцать третьего года в эмиграции в России и стал генералом Советской Армии.