Большая судьба

И в самом деле: всё кругом было напоено приятным смолистым запахом, который перебивался благоуханием трав, цветов и нагретой земли. Животворное дыхание жизни наполняло необозримое пространство между синим безоблачным небом и величавым бором. Оно проникало во все поры и волновало кровь, заставляло птиц щебетать и кружиться над дорогой и зелеными еланями, а путников замирать от счастья. Они тянулись друг к другу с нежностью и трогательной наивностью, но обоим становилось страшно от этого неясного первого пробуждения большого чувства.

Аносов не смог долго вытерпеть этого непонятного томления и попросил девушку:

— Спой что-нибудь, Луша!

— А откуда вы знаете, что я петь умею? — засмеялась она, и искорки в ее глазах блеснули ярче.

— Слышал, как ты пела о лисичке.

— Что же вам спеть? Ведь песни наши простые, немудрые…

— Что знаешь, то и спой. Сердечное спой! — взволнованно попросил Аносов.

Она повела глазами, и приятный звонкий ее голос поплыл над лесной дорогой.

Павел Петрович осторожно взял пальцы Луши в свои горячие ладони. Девушка не отняла руки, а большие ее глаза как бы спрашивали Аносова: «Ну как, хороша песня?».

Впереди дорогу пересекал бурливый ручей. Он кружил воронками среди мшистых камней. Конь остановился и большим фиолетовым глазом повел на хозяйку. Песня внезапно оборвалась.

— Серко напоить надо! — сказала Луша и быстро соскочила с шарабана, за ней выбрался и Аносов. Девушка отпустила подпругу и похлопала коня по крупу:

— Ну иди, пей, игривый!

Конь, осторожно ступая, подошел к ручью и стал пить. Мягкими губами он звучно втягивал прозрачную воду, изредка поднимая голову, и тогда в ручей срывались и падали крупные серебряные капли…

Луша стояла рядом с Серко и задумчиво смотрела на воду. Аносов не утерпел и обнял девушку. Она испуганно отстранилась от него. В голосе ее прозвучала гневная нотка:

— Не трожь! — Отойдя от ручья, она проворно подтянула подпругу, оглядев коня, быстро забралась в шарабан и крикнула Аносову:

— А ну, поехали!

В каком-то романе Аносов читал о любви, и, стесняясь своих робких изъяснений, он вдруг выпалил:

— Я пылаю, когда смотрю на тебя!

Луша укоризненно покачала головой:

— Эх, Павлушенька, не те это слова!

Она ласково улыбнулась и погнала Серко вскачь. На глазах у нее заблестели слёзы, — то ли от радости, то ли от волнения.

Вдали показались дымки Арсинского завода…

Луша устроилась у родственницы, а Аносов отправился на завод. Угрюмый, обросший черной бородой управитель повел молодого инженера в цехи, где изготовлялись косы. В глаза Аносову сразу бросилась запущенность и неприглядность помещений. В закопченных мрачных мастерских, по углам которых раскачивалась серая пыльная паутина, разместились горны и ряды наковален. Цехи походили на древние кузницы, всё здесь выглядело по старинке. Бородатые мастера ковали косы.

— Вот, глядите наше действо! — уныло показал на бородачей управитель. — Тут есть что перенять. Мастера наши по косной части отменные! похвалился он и вдруг словно спохватился: — Извини, господин хороший, я вас покину пока, дело взывает к хозяину; тороплюсь на приемку!

Аносов учтиво поклонился:

— Пожалуйста, я сам разберусь здесь.

Управитель закинул руки за спину и неторопливой походкой удалился из цеха. Инженер пригляделся к работе мастеров. Вот рядом с наковальней, вросшей в землю, стоит дед; он на глаз определил, готов ли раскаленный брусок. Ярко-желтый, он струится жаром, и при движении с него обильно сыплются белые звездочки.

— Хорош! — одобрил накал кузнец и быстро положил брусок на наковальню. Четырьмя сильными и меткими ударами мастер выровнял клинок. Белый накал перешел в ярко-вишневый, металл постепенно тускнел, и кузнец стал проворно обрезать лишнее, а затем горячий клинок быстро опустил в воду.

— Вот оно как по-нашему! — довольный собой, похвастался он перед Аносовым. — Видали?

— Видел! — спокойно ответил Павел Петрович и пошел к другому мастеру.

И у этого кузнеца оказались те же размеренные, заученные движения, та же ухватка. И этот не утерпел и похвастал:

— Безотказно идет, вот что значит старинное мастерство!

— Да, навыки у вас дедовские! — согласился Аносов и, смело глядя в потное лицо кузнеца, сказал: — В этом, дорогой, больше плохого, чем хорошего!

— Да что ты! Ай не видишь, что за коса-краса! Кремень! Всё возьмет! недовольно ответил мастер.

— Нет, не всё возьмет! Закал плох, лезвие быстро притупится, и косарю тяжело будет с такой косой! — резко перебил Аносов.

— Да ты, барин, хошь раз бывал на покосе? — нахмурился кузнец.

— Бывал и косил! — спокойно ответил Аносов.

Мастер разворошил черную бороду и пробурчал:

— Пойди попробуй, сделай лучше нашего!

— Вот я и хочу попробовать! — уверенно сказал Павел Петрович. — Да ты не обижайся. Кузнец ты хороший, силен, сметлив. Всё до тонкости перенял у деда, а думается мне, что надо и свое добавить.

— Добавишь — испортишь клинок, а за это не погладят по голове. Нет, сударь, так вернее!

Аносов взял у него изготовленную косу, долго вертел в руках, разглядывал, пробовал острие.

— Вот здесь надо лучше закалить. Острие должно быть тверже!