Большая судьба

— Оно бы и надо так, да никто не знает, как это сробить! — согласился кузнец.

— А сробить надо! — взглянув в глаза кузнеца, сказал Аносов. — Вот поучусь у вас, может что и выйдет!

Мастер с недоверием взглянул на Павла Петровича.

— Что ж, попробуй, попробуй! — недовольно сказал он и взялся за молот. — А ну-ка, тряхнем по старинке!

Удар за ударом. Всё четко, размеренно, — и коса готова. Инженер долго еще приглядывался к работе кузнеца и что-то записывал в книжечку.

Солнце закатилось за горы, когда Павел Петрович вышел на речку Арсю и увидел Лушу. Она сидела на мостике, опустив босые ноги в холодную воду. Заметив Аносова, девушка вскочила и заторопилась навстречу:

— Когда обратно поедем, Павел Петрович?

— Хоть сейчас. Делать тут больше нечего! — устало ответил он.

— Можно и сейчас, — согласилась Луша. — Конек передохнул, и я искупалась.

— Едем! — твердо решил он и взял ее за руку. — Ах, Лушенька, сколько у нас еще старого, отжившего! Пора бы по-новому работать.

— Погоди, Павел Петрович, придет и молодое!

Из-за леса поднялся месяц, когда они покинули Арсинский завод. Аносов сидел молчаливый, подавленный. Луша крепко прижалась к нему плечом:

— Не грусти, Павлуша. Хочешь, сказку скажу, а то песню спою?

— Нет, Лушенька, — ласково отозвался он и обнял ее. — Сказка и песня тут не помогут. Придется много подумать и поработать!

Она не шевельнулась, не оттолкнула Аносова.

— Постарайся, Павлушенька! Большое не всегда с ходу дается. Верю я, добудешь ты заветное мастерство!

Конь неторопливо трусил по лесной дороге. Месяц поднялся ввысь и медным диском катился среди курчавых облаков. В лесу стояла тишина, но еще спокойнее и ласковее было на сердце Аносова. Он теснее придвинулся к Луше, и оба, молчаливые, счастливые, ехали среди ночного бора…

После поездки на Арсинский завод Павел Петрович доложил начальнику фабрики о своем намерении поставить опыты с косами. Тот с равнодушным видом выслушал Аносова и холодно отрезал:

— Не за свое дело взялись, сударь!

Раздражение его было понятно: он боялся новых затрат, излишних беспокойств и возможных неудач. Начальник хмуро закончил:

— И не говорите мне больше об этом. Слышите? Идите и выполняйте свои обязанности!

Он сидел перед Аносовым грузным каменным идолом — толстый, огромный, серый, с холодными глазами, безразличный ко всему. Павла Петровича распирал гнев. По его лицу пошли багровые пятна, губы задрожали. Хотелось наговорить дерзостей, но Аносов сдержался: учтиво поклонился и вышел из кабинета.

Не заходя домой, он отправился к Швецову; усталый, разбитый, осунувшийся, вошел в калитку, которую распахнула перед ним встревоженная Луша. Она взглянула на его побледневшее лицо и догадалась.

— Плохо, Павлушенька? — озабоченно спросила девушка.

— Ничего, ничего… Пустяки! — сбивчиво пробормотал он и прошел в горницу старика. Луша не могла уйти, стояла за перегородкой и с бьющимся сердцем слушала рассказ о разговоре Аносова с начальником фабрики.

Старик мрачно барабанил твердыми пальцами по столу.

— Вот видишь, милок, — наконец сказал он. — Вот оно, как дело обернулось. На добрую потребу жаль копеек, а иностранцам ни за что лобанчики жменями отсыпает! Видать, в своем отечестве пророком не будешь, Павел Петрович. Придется тебе, сударь, сократиться, выждать, — посоветовал старик.

Аносов вспыхнул, распрямился.

— Нет, не отступлюсь! — решительно сказал он. — Будет и на моей улице праздник!

Добрая отцовская улыбка озарила изрезанное глубокими морщинами лицо литейщика. Он подошел к Павлу Петровичу и положил ему на плечи тяжелые жилистые руки:

— Вот это мне нравится! Ну, сынок, коли на то пошло, считай меня первым твоим помощником. Без копейки робить буду, а помогу твоей затее!

Литейщик провожал Аносова до порога. Прощаясь, весело напутствовал:

— Хорошо будет, ей-богу, хорошо. И меня, старого, расшевелил. Не всё на старинке держаться, надо и в новое заглянуть!

Глубокой ночью, когда в цехе было пусто, Аносов и литейщик принялись за дело. Инженер принес привезенные с Арсинского завода косы. Мастер новым нагреванием лишил их прежней закалки, затем выправил их колотушкой и подготовил к новой, аносовской закалке.

Аносов взял небольшой ящик, сделанный из листового железа. Из отверстия духовой трубы в ящик упругой струей поступал сгущенный воздух. Литейщик докрасна раскалил косу и быстро уложил ее в ящик под прохладную струю. Прошло две минуты. Оба с тревогой прислушивались к гудению ветра в духовой трубе.

— Пора! — пересохшими губами сказал Аносов.

— Пора! — согласился старик.

Они извлекли косу из ящика; местами от поверхности ее отделилась окалина. Павел Петрович поднял синеватую косу и тихо ударил лезвием о брусок. Металл издал чистый, тонкий звон.

— Хорошо запела, милая! — похвалил литейщик.

— Погоди, еще не всё! — предупредил Аносов. — Надо испытать добытое.

— Что же, и это сробим! — радуясь успеху, согласился старик.

Ручным молотком они «отбили» косу. Лезвие не крошилось, отбивалось ровно, стало острее.

— Красавица моя, голубушка-милушка! — ласково, оглядывая косу, ронял сердечные слова мастер. — Доспела она, Павел Петрович, ой, доспела!