Большая судьба

Эверсман, однако, не сдался. Хотя его и отстранили от работы в Златоусте, но он добился в Санкт-Петербурге сохранения за ним полного оклада пенсии, а не половины, как обычно получали все простые смертные. За свои «заслуги» иноземец получил пять тысяч рублей жалованья и три тысячи на столование. В департаменте не пожалели казенных денег для проходимца.

Павел Петрович до назначения много раз бывал в украшенном цехе и присматривался к работе мастеров. Они по преимуществу украшали холодное оружие: шпаги, сабли, кавказские кинжалы, охотничьи ножи, мечи, навахи, турецкие ятаганы, медвежьи топорики. Отделка производилась золотом и серебром, татуировкой, синью и воронением, чеканкой и резьбой. Так создавались красивые рисунки. Рука русских мастеров стремилась оживить металл, но холодные и равнодушные иноземцы заставляли их работать по трафарету и категорически запрещали ставить свои литеры на гравюре…

Аносову хотелось помочь златоустовским граверам, но каждый раз старший из Шаафов надменно выпроваживал его: «Вам нечего смотреть, молодой человек. Это может понять только художник!». На сердце горела жгучая обида, но Аносов знал, что только выдержка поможет ему одержать победу. Он должен разоблачить немцев и вывести на светлый путь мастерство русских граверов!

За окном снова раздался стук сторожевой колотушки, свеча догорала; пора было идти домой. Аносов нехотя отложил булаты, загасил огарок и в потемках вышел из кабинета…

Зимнее солнце щедро слало золотые лучи, и от этого еще беднее и безотраднее казалось низенькое помещение цеха, где в страшной тесноте работали граверы, насекальщики, резчики по дерезу и кости — украшатели оружия. Посредине цеха на тесовом полу стоял медный котел с ядовитым раствором. В клубах испарений белело худенькое лицо мальчугана; он медным ковшом черпал раствор и поливал клинок, на стальном поле которого был награвирован рисунок. Вредные для здоровья пары вызывали кашель у мастеровых.

Аносов перешагнул порог, и у него запершило в горле, а через минуту на глазах навернулись слёзы.

— Ты, батюшка, смелее. Привыкай! — обратился к Аносову старик в больших очках. — Бывает хуже.

Голос старика был глуховат, а глаза — добрые. Он улыбнулся Павлу Петровичу:

— Рады, батюшка, твоему приходу. Теперь и мы осмелели. Полюбуйся нашим мастерством! — он провел Аносова к столу. Косые лучи солнца потоком падали на рабочее место, где на доске лежали несложные инструменты мастера: три шпильки — костяная, черного дерева и тонкая стальная.

Перехватив любознательный взгляд Аносова, старик пояснил:

— Ими и наносим растушовку и штриховку, батюшка.

Мастер показал нож, на светлом фоне его был выгравирован охотник, стреляющий в крохотную белку.

— Эта работенка не так вредна, как травление, только глаза береги, пояснил гравер. — Был я и на травлении, батюшка. Тяжелее и нет дела! За долгий день наглотаешься пакостных паров, идешь домой и как хмельной шатаешься. В голове шумит, во рту горько… Трудно и золочение через огонь. Глянь-ка!

В углу мастерской — небольшой горн на чугунных колонках. Ослепительно ярким жаром пылают раскаленные угли. Аносов подошел ближе и залюбовался статным пареньком, который держал клинок над синим пламенем и изредка проводил по стали заячьей лапкой.

— Ваня, поясни-ка Павлу Петровичу, в чем суть золочения, — попросил старый мастер.

Паренек блеснул задорными синими глазами, улыбнулся.

— Тут-ка хитрости нет, — спокойно ответил позолотчик. — Густо смазал рисунок раствором золота в ртути — и в жар! От нагрева ртуть испаряется, а золото накрепко пристает к стали клинка. Вот и вся мудрость! Главное, рисунок сделать на металле.

Юнец неторопливо и толково объяснял Аносову мастерство золочения. В конце же его рассказа прозвучала нотка горечи:

— Удалишь краску, до блеска отполируешь узор, богатства много, гляди, сколь золота истрачено на клинок, — а душевной радости мало! Вот насечка — тут иное дело, тут сердце забьется!

Павел Петрович с изумлением разглядывал и рисунок и юношу.

— Да сколько же тебе лет?

Старик пришел парнишке на выручку:

— Не считай его годы, батюшка, а цени мастерство, Иванка Бояршинов зеленый юнец, это правда, но полюбуйся на рисунок.

На металлической поверхности клинка пробегала смелая мягкая линия. Только вполне зрелый художник-гравер мог создать столь нежный и легкий орнамент.

— Вот, дивись руке! Такой талант ниспослан человеку. Бояршиновы все издавна к мастерству склонны, и размах у них хороший. Бояршиновых в Златоусте целое племя, и среди них не только граверы, но и сталевары, и мастера по ковке клинков, и по выделке эфесов и ножен. Одним словом, золотые руки!

Паренек смущенно покраснел и благодарно посмотрел на старика.

— Ты, дедушка, про другого Иванку, про Бушуева расскажи. Вот кто мастер! — с горячностью сказал позолотчик.