Большая судьба

— О, милый мой, излишеств всегда вредно! — подхватил гравер. — Я всегда говорил Людвиг: следуй отцу, и ты будешь великий художник! — с важностью сказал старик.

Аносову стало смешно, он улыбнулся.

— Вами все довольны, господин Шааф! — спокойно продолжал он. — Очень жаль, однако, что ваше высокое мастерство никто до сих пор не перенимает. А ведь по договору вы обещались научить и наших людей?

— О, это в свое время будет! — закивал Шааф. — Сейчас невозможно: тут весьма некультурный народ. Он не понимает секрет высокой гравюры. Нет, нет, не будем спорить, мой дорогой, сейчас не время…

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — учтиво заметил Павел Петрович.

Старик надел большие очки и сердито посмотрел на Аносова:

— Я никогда не ошибаюсь, господин начальник!

— Ну-ну, смотрите! А то может и так случиться, что наши Иванки обойдут вас! — лукаво улыбнулся смотритель украшенного цеха.

Шааф отбросил очки, завалился в кресло и засмеялся хрипло.

— Вы шутите, господин Аносов! Гравюр есть очень тонкий искусств. Местный Иванки знают только копир. Это и есть предел их совершенства!

Павел Петрович пытливо посмотрел на гравера:

— Это не так. Приглядитесь к их работе, господин Шааф, и вы увидите, что скоро они свое искусство покажут в полной силе.

— Этого не может быть! — побагровев, вскричал мастер. — Я не позволю портить клинок!

— Зачем портить; если всё будет умно, живо и на своем месте, почему же и не дозволить? Я перечить им не буду! — ответил Аносов.

Шааф смолк, стал угрюм: он понял, что вновь назначенный смотритель украшенного цеха только по виду простоватый молодой человек, но характером тверд, решителен и безусловно настоит на своем. Только одна надежда оставалась: Шааф считал русских работных слишком грубыми и не подходящими для тонкого граверного художества.

Расстались немецкие мастера с Павлом Петровичем вежливо, но холодно.

Глава восьмая РУССКИЙ МАСТЕР ИВАН КРЫЛАТКО

Златоустовскому граверу Ивану Бушуеву только-только минул двадцать второй год, а владел он уже двумя мастерствами: отменно ковал клинки и еще лучше украшал оружие. Жена его Иринушка была на два года моложе мужа. Она преклонялась перед мастерством Иванки. Однажды Иванка пришел из украшенного цеха хмурый и усталый и пожаловался подруге:

— Иноземцы всю душу засушили! Только и знают — копир да копир. Да и мастера ли Шаафы, еще подумать надо…

Иринушка крепко прижалась к плечу мужа, погладила его непокорные кудри.

— Ты, Иванушка, не падай духом! — ласково сказала она. — Никогда ключевой родник не высушить суховею: всё равно найдет он дорогу. Шааф мастер немалый, но корни у него чужие, не понять ему наших людей.

— Пустое ты говоришь, — отмахнулся огорченный Иванка.

— Нет, милый, не пустое! — мягко заговорила жена. — Глянь кругом, что творится? Кто лучше всего споет русскую песню? Сам русский человек. А почему, Иванушка, так? Да потому, что его выпестовала своя земля-родина, напоила его силушкой, а родная матушка сердце взрастила в нем особое ласковое, бесстрашное, отдала ему всё свое, русское. И когда запоет он свою песню, то она и льется у него от души, от сердца и трогает нашего человека горячим непродажным теплом…

— Ах ты милая! — просиял мастер. — Что верно, то верно. Хоть мы оба я и Шааф — люди, но думки у нас разные, замашки у каждого на свой лад.

— А еще, Иванушка, — подхватила молодка, — когда ты трудишься над гравюрой, ты всю душу в нее вкладываешь. Рисуешь, как песню поёшь. Поёшь, и поднимаешь в своем мастерстве русский народ. А пришлому — кто мы? Что ему наша земля-родина? Он и старается, а души в его мастерстве нет. Робит, а видит перед собой только золотые лобанчики…

Из-за перегородки выглянул старик Бушуев. Лицо сияло, в глазах искорки.

— Видишь, Иванушка, как верно подружка рассудила! Ай да Иринушка! похвалил старик. — Всегда держись своего, родного…

Сивобородый, но еще крепкий, дед сидел за рабочим столом и старался над гравюрой. В оконце струился светлый голубой день. Рука гравера уверенно насекала клинок. Из-под шершавой ладони старика выглядывали завитушки, кружковинки, веточки, а всё вместе тянуло к себе взор молодого мастера. Иванко загляделся на работу дедушки, вздохнул:

— Когда же я смогу так узорить металлы?

— Не сегодня — так завтра сможешь! Вот скажет Аносов свое слово, а ты не трусь! Вот только когда он забредет к нам… Не терпится поглядеть: много про него говорят, а как себя покажет, кто знает?..

Аносов оказался легок на помине. Он пришел в хибарку, смотревшую окнами на Громатуху. Домик был ветхий, серый от времени и непогод. Рядом билась о камни и шумела горная речонка, и шум ее доносился в крохотную мастерскую. Иринушка приветливо распахнула калитку и проводила гостя в горницу. Дед и внук встали перед начальником украшенного цеха. Павел Петрович протянул старику руку. Старый Бушуев стоял перед ним высокий, плечистый, с длинной курчавой бородой, седина которой отливала желтизной; большая голова — лысая, из-под жестких бровей на Аносова смотрели умные, строгие глаза.