Большая судьба

— Спасибо, барин, что простыми мастерами не побрезговал, — ласково сказал он и показал на скамью. — Садитесь, гость дорогой.

Аносов слегка нахмурился и, смущаясь, попросил:

— Не зовите меня барином, дедушка.

— Не любо? Что ж, это хорошо! — одобрил старик и потянулся к клинкам. — Полюбуйся-ка, Петрович, нашей простецкой работой. Может, что и не так выйдет по-вашему, по-ученому, но скажу — зато от всей широкой русской души наводили красу на металл! — Он бережно развернул холстинку и выложил перед Аносовым охотничий нож.

Павел Петрович жадно взял клинок в руки и поднес к свету. Все затихли; молчала Иринка, пытливо глядя в лицо гостя, слегка побледнел Иванка, безмолвствовал старик, — лицо его стало напряженным.

Солнечные блики упали и заиграли на вороненом, вытравленном крапом фоне широкого клинка. Вещь была бесценна, — это сразу понял Аносов.

«Вот где подлинное искусство!» — с восхищением подумал он, пристально рассматривая детали гравюры.

Золотой нежный орнамент оттенял искусно выполненные сцены охоты на кабана. Но как это чудо сотворено? В центре — бежит до ярости обозленный кабан, преследуемый легкими, хваткими псами. Один из них вот-вот вцепится в кабанью морду, другой наседает сзади. Проворный пеший охотник успел пронзить кабана рогатиной, другой, с обнаженным ножом, скачет позади на стремительном скакуне. По обеим сторонам динамичной композиции легкой штриховкой сделан орнамент — деревца с ажурной листвой, — так и ждешь, что они сейчас закачаются под дуновением ветерка. В проникновенно сделанном рисунке всё живет, всё полно движения.

— Чудесно! — вздохнул Аносов и перевернул клинок второй стороной. На таком же вороненом поле — медвежья охота. Каждый штрих мастера волновал, будоражил, зажигал сердце.

В овале, обрамленном золотой каемкой, — медведь, поднятый рогатиной на дыбы. Собаки остервенело рвут зверя: одна вцепилась ему в грудь, другая в спину, третья хватает за ногу. Бесстрашный охотник пронзает медведя рогатиной, другой, тоже с рогатиной наготове, трубит в рог, за ним бежит разгоряченный пес… Совсем неподалеку елочка с нежными, хрупкими ветками, склоненными долу…

— Превосходно! — тихо обронил Павел Петрович и задумался: «В чем же кроется это колдовство? В терпеливости, в проникновенном взгляде художника, который видит и запоминает каждую деталь, любое движение и подбором цвета оттеняет их. Смотрите, как мягкая густая позолота выразительно моделирует формы! Любуйтесь, как хорошо выявлена мускулатура, как стремительны и вместе с тем ритмичны движения! Всё сделано с большим вкусом. Вот ниже центральных клейм изображены охотничьи атрибуты: рог, нож, трубы, перекрещивающиеся на дубовой ветке. Выразительно, умно! Даже черенок охотничьего ножа превосходен. Рукоять его из черного дерева с серебряными точками в разных квадратах, концы крестовины в виде витых конусов, а на перекрытье с правой стороны выпуклый плащ, напоминающий сверкающую раковину. Совершенство!»

Аносов отложил клинок, на минуту закрыл глаза, закрепил в памяти увиденное, а затем сказал:

— Ну, дедушка, дай я тебя расцелую. Ты совершил чудо!

— Погоди, не торопись, Петрович, — оживляясь, вымолвил старик. — Это чудо не моими руками сроблено. Иванка всё от клинка до последнего виточка на гравюре сотворил, а я глазом только сверял. Лестно мне наше бушуевское мастерство внуку передать. Пусть живет оно из века в век! Будет жить, Петрович?

Аносов взволнованно обежал всех взглядом. Иван стоял, привалившись к косяку двери, смущенно потупив глаза. Иринка сияла, как цветной камушек на ярком солнце. Она не сдержалась и со страстью выкрикнула:

— Давно Иванушке на пробу, в мастера пора! Полюбуйся, всё у него из-под руки выходит-выбегает живое!..

Павел Петрович подошел к Иванке и положил руки ему на плечи.

— Ну, друг мой, — сердечно сказал он, — жена твоя права. Живое, радостное творят твои золотые руки. Скоро ставлю на пробу и допускаю в рисунке свое, русское показать. А деда своего береги, чти, — великий учитель он!

— На добром слове спасибо, Петрович, — поклонился старый Бушуев, а внук его обнял Аносова и крепко расцеловал.

Аносова наполнило ласковое доброе чувство к этой крепкой семье. Дед выложил все клинки и показывал их гостю. Всё крепче в крепче прирастало сердце Павла Петровича к дивным русским мастерам.

«Вот где бьют истоки подлинно великого народного искусства!» радостно подумал он, и, словно в ответ на его думку, Иван весело сказал:

— Павел Петрович, вот нонесь Иринка молвила, что никогда ключевой родник не высушить суховею! Верно ли это?

— Ой, как верно. Истинно так! — возбужденный увиденным, отозвался Аносов. — Какие бы плевелы и чертополохи ни пытались его заглушить, ничего не выйдет! Всё сокрушит всепобеждающий русский талант!

— За такое и выпить не грех, — лукаво предложил дед.

— Не могу. А вот квасу непрочь! — сказал Аносов.