Большая Засада

Устраивались танцульки под аккомпанемент гитар, гармоней, дудок и кавакинью. Точное количество хижин на Жабьей отмели знал только Господь Бог. Он и Дурвалину, помощник трактирщика по прозвищу Сплетник.

7

Домашней скотины тоже стало больше — и на фермах на том берегу реки, и на улицах селения, где животные бегали сколько душе угодно. По утрам и ночью проходили караваны ослов, а днем прохожие видели стада свиней, рывшихся в грязи, стайки кур, сидевших в кустарнике, и цесарок, стремительно разбегавшихся по сторонам. Когда приехали переселенцы из Сержипи, капитан Натариу да Фонсека привез из Аталайи дюжину яиц цесарок, которых Зилда послала для Ванже. Их подложили под обычных деревенских кур, и вылупились десять цыплят, от которых произошла буйная, неприручаемая стая, носившаяся по обеим берегам реки. Теоретически они были собственностью крестьян, а на самом деле принадлежали всем жителям селения. Темное мясо цесарки — это изысканное лакомство.

Помимо плодов любви Гонимого Духа и суки Офересиды с новыми жителями приехали и другие собаки, положив начало прожорливой популяции тощих дворняг. Вместе с Зилдой в Большую Засаду приехало множество домашних животных. Кроме собак и кошек, домашней птицы — кур, цесарок, уток и индюшек — в глубине двора и на площадке перед домом виднелись одомашненные древесные куры и жаку, эму, принадлежавший Пебе, пара сериема, глухо кричавших и убивавших змей, и ежик, хозяйкой которого была Лусия — старшая из девочек. Не говоря уже о разнообразных попугаях и птичках, живших в клетках на террасе и под навесом.

Попугаев было три — красивых и болтливых. Два жили на кухне и во дворе, но третий — беспокойный и говорливый маракана, владевший обширным порнографическим словарным запасом, — жил на воле на веранде, где находился его насест, на котором он ненадолго задерживался. Это было любимое домашнее животное хозяина дома. Он откликался на кличку Сунь-себе-в-зад — это было его любимое выражение, которые он повторял через раз, по поводу и без. Попугай ходил туда-сюда по балясине веранды, выкрикивая ругательства, присвистывая и таким образом подзывая собак. Когда они прибегали на зов, попугай разражался пронзительным, язвительным хохотом. Он гордо провозглашал звание и имя своего владельца и верного друга — капитана Натариу да Фонсеки.

Капитан сажал его на тыльную сторону ладони, чесал ему голову и животик, и Сунь-себе-в-зад жмурился от удовольствия. Зилда утверждала, что это самка, раз уж птица позволяла так себя тискать. Самка и к тому же преданная — никому иному, кроме Натариу, птица не позволяла такие интимности и сразу же принималась яростно клевать любого, кто пытался ее приласкать. Еще и оскорбления выкрикивала: «Вор! Сукин сын! Сунь себе в зад!» Она едва не оторвала палец негру Тисау который пытался с ней подружиться: «Дуй отсюда, мой блондинчик!»

Своеобразный словарный запас мараканы был следствием долгого проживания в прокуренном игровом зале притона в переулке Мула в Итабуне, в популярном борделе «Нувенш». Это была смесь кабака, где подавали кашасу, коньяк и коктейли, публичного дома — в комнатушках на чердаке промышляли проститутки, — но в первую очередь это был игровой притон. Этот многогранный «центр развлечений» принадлежал Луишу Прету — смельчаку, которого зачастую неправильно понимали и недооценивали, но человеку достойному. Во время одной заварухи, связанной с картами, капитан однажды спас ему жизнь.

Он случайно оказался в этом заведении — его пригласила туда одна шлюха, знакомая еще с давних времен. «Давненько я тебя не видала, Натариу», — сказала кокетка, повстречав его на улице. Слово за слово, и они оказались наверху, в борделе «Нувенш», чтобы отметить долгожданную встречу яростными ударами его молота.

Натариу застегивал брюки, собираясь прощаться, когда шум опрокидываемых столов и стульев и возбужденный крик попугая: «Грязный вор!» — привлекли его внимание. Дама, все еще обнаженная, и бровью не повела. Брань и беспорядки были обычным делом в этом популярном притоне. Но неразбериха продолжалась, послышались смертельные угрозы: «Я тебе потроха вырву, собака!» — и капитан узнал голос Лалау, жагунсо, который некогда служил под его началом и был известным храбрецом и честным малым. Натариу устремился вниз, и как раз вовремя, чтобы помешать Луишу Прету неминуемо отправиться к праотцам — кинжал Лалау уже сверкал в табачном дыме. Когда был восстановлен порядок, расставлены по местам столы и стулья и снова начата игра, Натариу задержался, раззадоривая попугая-маракана. Капитан даже расхохотался — а это случалось с ним крайне редко, — когда услышал, как птица изрекла: «Сунь себе в зад», — мигая глазом и легонько потряхивая красно-зелеными крыльями. В благодарность Луиш Прету приказал отнести попугая в пансион тетушки Сеньориньи, где капитан расположился, будучи в Итабуне. Это был подарок от воскресшего к жизни.