Большая Земля

— Известно что! У них одна мода — огонь. В амбарушке складены были у нас невода, а чтобы не сопрели, оконца приоткрывавши. Втулки, то есть, выняты были. А сетки просмоленные, что порох, хуже карасина! Ворона и подослал к амбарушке этой со спичками паренька, вроде как глупого. И немой и глухой: и случае чего с него и взятки гладки. А только прогадал Ворона-то! Немой сунул огонь в оконце, во втулку, и — бежать. Ночью дело было. В аккурат сусед мой с озера домой шел. Увидел — горит! Ну, конешное дело, людей поднял. Кто с чем набег — потушили. И не водой, а дымом. Право слово! Дымом! Оконца, втулки то есть, позатыкивали, а невода в амбарушке втугую напиханы: смола дымит — стра-асть! Воздух-то сперли с дымом, тужно ему стало, огонь и погас, задохся вовсе. Потом — глядь! — спички под стеной. Снесли в сельсовет, разглядели: не русский коробок, норвежский. Не иначе как с судна, с моря. А на судне в то время со всей деревни только один мужик и работал. Вороны сын. Его, значит, коробок. Потом и сам признался. Вот какое дело. За пряденом, значит, и топаю в город. В Севторг, то есть…

— Ну ладно, — поднялся внезапно Натура, — сидят, сидят, да и ходят. А делов у нас в городе — в-во! Недосуг растабаривать.

Мужики встали, надели сумки из тюленьей кожи и взяли в руки свои батожки.

— А ты, парень, в деревню лучше не ходи, — кинул на прощание Степа Натура Петьке, — навернут тебе Покровские ребята, ой навернут!

— Тебе бы не навернули… Эх ты, рыжий!

Натура обернулся.

— Я не рыжий.

— А какой?

— Он каштановый, — серьезно заметил Чабар.

— Нет, я — симпатичный! — Мужик шутовски снял свою драную шапку и раскланялся. — К нам, Петр Петрович, пожалуйте в гости глодать кости… Да не подавиться вашей милости! Прощайте, пожалуйста, ваше благо-ро-дие!

Петька с усмешкой посмотрел вслед мужикам. К удивлению доктора, он нисколько не обиделся и выглядел даже довольным.

Помолчав, он спросил доктора:

— А как ты узнал, который Чабар? Раньше видал, что ли?

— Нет, не видал. Первый раз вижу. По прозвищу. В Кареле со мной тоже был случай. Приехал в деревню по одному делу. И нужен мне был мужичок, по прозвищу Тельпель. Спрашиваю, — никто не знает. А праздник, народу на улице много. Вижу потом, на бревнышке старик сидит. Ну вот, Тельпель, да и только! Борода у него так, волосы этак, лицо какое-то, черт его знает, расквашенное… «Вы, — спрашиваю, — будете Тельпель?» «Да, я», — говорит. Так сам и нашел Тельпеля. Чабар, что ж, — сразу видно, что он Чабар. А Степу этого почему Натурой прозвали?

— Пьяный он как-то, давно уже это было, стекла все у себя дома выколотил. А потом, как вставлять стал, его будто и спросили: «С чего ты, Степа, все стекла-то прибил, не жалко разве своего добра?» «А у меня такая натура», — говорит. Так с того Натурой и прозвали. Настоящая фамиль ему Шапкин. Да здесь у каждого прозвище есть. Андрей Озеро, Ваня Студень, Архип Моментально, Сашка Покурим, Петька Перевези… А одного на заводе зовут Такинадой. Семен Такинада. Били как-то его, а он все повторял: «Так и надо, так и надо…»

— Тебя, я слыхал, тоже как-то прозвали.

Петька с минуту помолчал.

— «Бабушкой» меня прозывают, а черт знает с чего! Это Гришка Дайнаполовинку меня так окрестил, ну и пошло. Я ему морду побью за это, не уйдет!

Доктор с хохотом встал.

— Ну и сторонка! Веди, что ли, Бабушка, в смолокурку. А мы с тобой, однако, проканителились на ручье целый день. Идем.

Смолокурки достигли уже в потемках. Она стояла у самой дороги, но была так замаскирована, что незнающий никогда не нашел бы тропинки к этому жилью. Впрочем, какое это жилье!

Старик-смолокур жил здесь только зимой; летом же избушка пустовала; заброшенная смолокуренная печь печально глядела черными дырами своих колосников из-под дрянного навеса. Рядом — ручей из какого-то далекого озера. Вода в нем была почти черная, как крепкий чай, — где-то она проходила сквозь железные руды.

Охотники настолько устали, что не нашли в себе силы варить ужин и, поев взятой с собой копченой рыбы и напившись чаю, улеглись спать.

Проснулись поздно. Яркое солнце пробивалось сквозь щели избушки и золотыми струйками освещало плавающие в воздухе бесчисленные пылинки. Ивану Петровичу не хотелось в город.

Три дня жили охотники в смолокурке, совершая экскурсии в разные стороны. Пекли рябчиков, много спали, собирали морошку.

Наконец решили двигаться дальше, продолжать свой маршрут к морю. Оттуда можно попасть в город берегом. А рыба? Пусть кушает Алексей Иванович. Не возвращаться же на Хайн-озеро!

Опять в полном походном снаряжении охотники пересекли дорогу и углубились в лес. Здесь местность пошла совсем иная.

Ручей тек в ровных берегах, смешанный лес сменился сосной.

Внизу — сплошная поросль мелкого кустарника: полярная березка, болиголов, канабарники… По определению доктора, вся эта местность образовалась путем морской регрессии. Море отступило, оставив ровную сырую поверхность.

Пробовали удить, но черви умерли, а на хлеб кумжа не брала.