Большая земля

— Не пью я, — тихо сказал Левон и осторожно огляделся.

В углу сидел человек, низко опустивший рыжеватую взлохмаченную голову. Староста узнал вора Евлашку и, не показывая удивления, обратился к Дегтеву:

— Семья-то где?

— Кочевать уехали!

Дегтев качнулся прямо на старика, словно собираясь клюнуть его своим острым крючковатым носом. Левон почуял слабость во всем теле: его испугали не слова Дегтева и не резкое движение, а лицо, криворотое, острое и словно испепеленное. Старик сразу понял: Дегтев не пьян, а только прикидывается. Скорее всего, добивается какой-то трезвой и, наверное, страшной цели.

Левон обошел хозяина и сел в простенке. Дегтев метнулся к столу. Он будто забыл о госте. Опираясь на жилистые кулаки, он наклонился к Евлашке и, как бы продолжая прерванный разговор, строго и трезво сказал:

— Тебе без хозяев тоже не житье. Ты как гриб на дереве: дерево подсекут — и ты высохнешь в пыль.

Евлашка поднял голову и пьяно промямлил:

— Я ничего и не говорю.

— И говорить не надо! — властно сказал Дегтев. — Только бы рука не дрогнула.

Евлашка глянул на Левона красными, больными своими глазами и невнятно пробормотал:

— Не-ет!

Дегтев качнулся на длинных и тонких ногах:

— Ты прямочки по темени. В темени у человека вся жизнь заложена!

— По темени, да-а! — усмехнулся вор.

Левону стало страшно от этой мутной улыбки. «Пьяные… болтают», — стараясь успокоить себя, подумал он, но глаза его вдруг встретились с коричневыми ястребиными глазищами Дегтева, и сразу стало ясно, что Дегтев вовсе не шутит.

Спина у Левона мгновенно взмокла, — поднявшись, он робко проговорил:

— Я чего зашел-то… Семя у меня завалялось конопляное. Масло бы отжать… шел мимо и думаю…

Дегтев резко обернулся:

— Маслобойку у меня отняли, не знаешь, что ли?..

Он опустился на табуретку и бросил на стол жилистые кулаки.

— Обожди, мы у них из мозгов тоже слезы выжмем!

— Не слышал я про маслобойку-то, — в замешательстве пробормотал старик. — Ну что ж, я к домам, гуляйте тута-ка…

Он торопливо поклонился и стал пятиться к двери. Дегтев, словно нахохленная птица, проводил его горящим косым взглядом. За окнами, непривычно большими — с них были сорваны шторки, — сгустились сумерки. Левону, дрожащему от страха, вдруг померещилось, что там, на улице, стоит молчаливая, настороженная толпа. Он с трудом занес на порог отяжелевшую ногу и стал нашаривать скобу.

— До дому моего добираются! — гневно закричал Дегтев. — Спалю! Матицу подпилю, а не дам!

Левон спиной вышиб дверь, пробежал по зальцу, потом по террасе. Остановился только на крыльце. «Убивство!» — хотелось закричать ему. Но позвать было некого. Внезапно вспомнились слова младшего Пронькина: «Жгите, палите, теперь и убивать не грех!» Дегтев говорит о том же самом. Как же это люди, не видя друг друга, могут думать и говорить согласно?

Глава девятая

Еще одну долгую неделю проходила Авдотья по разным людям, а в субботу решила остаться дома — надо было испечь хлебы и постирать.

Весь короткий день прошел в хлопотах, и только в сумерках, засветив лампу, Авдотья присела наконец к столу, отломила от каравая теплый сморщенный «прилепышек» и, зачерпнув из чугуна кружку кипятку, принялась закусывать.

В окне вдруг промелькнула тень — не то человека, не то собаки. Через мгновение та же тень с непостижимо жуткой быстротой мелькнула во втором окне, уже во дворе. Какой-то человек, согнувшись, пробежал к двери.

Авдотья поставила кружку с кипятком на скамью, быстро опустилась на пол и отползла подальше от лампешки. Затем обернулась к двери, подождала. Человек снова возник у дворового окна. Осторожно и глухо скрипнул снег. Авдотья, не жуя, проглотила хлеб. Шершавая корка оцарапала ей горло.

Прошли томительные, бесконечно долгие минуты, и вот в звенящей тишине послышалось, как человек положил руку на расшатанную скобу. Слабый этот звук оглушил Авдотью. Проглотив комок теплой слюны, она превозмогла нестерпимое, до ломоты в ногах, желание заползти под скамью и медленно выпрямилась во весь рост.

Человек постоял в тесных сенях, тихо отворил дверь, пригнулся и вошел в избу. Авдотья сразу узнала непутевого Евлашку, ее словно обдуло холодным ветерком, а в горле и в теле вспыхнул жар.

Инстинктивно она сделала два широких шага и остановилась перед Евлашкой, высоко подняв голову и почти касаясь его плеч. Евлашка быстро отвел руку за спину: должно быть, держал что-то тяжелое, и от этого одно плечо у него неловко опустилось.

«Прощай, белый свет», — подумала Авдотья.

— Чего по ночам ходишь? — спросила она Евлашку и с удивлением услышала свой громкий и спокойный голос.

— За-закурить бы мне… вот и зашел… на огонек, — заикаясь, словно у него свело челюсти, процедил Евлашка. Он был очень пьян.

Авдотья смотрела пристально, стараясь не мигать.

— Какая у бабы закурка? Не болтай! Ну-ка!

Она сделала еще один шажок и легонько подтолкнула его острым плечом, чувствуя, что единственное спасение — это связать ему движения, не дать опомниться.

Евлашка попятился. В слабом, колеблющемся свете Авдотья видела: он неотрывно смотрел ей в лоб.