Больше, чем что-либо на свете

– Госпожа моя! Приветствую тебя в этот счастливый для нас день, – торжественно прокатился, отдаваясь холодным беломраморным эхом, голос Вука.

Лишь перчатки и кружева на рукавах и воротнике выделялись мертвенной белизной в неизменно чёрном наряде помощника Владычицы. Он стоял на средней площадке, пронзая Рамут тёмным, как зимняя ночь, взглядом, от которого её сердце упало в морозную пустоту. Только метель свистела вокруг, только белое безмолвие окружало её, и ледяные шипы безысходности пронзали душу. Никого, кто помог бы ей... Лишь руки матушки держали её на краю разинувшей мертвенный зев пропасти под названием «битва». И несколькими ступеньками выше её ждал враг – зверь с холодными глазами. Он вернулся, чтобы отвести её к алтарю Маруши и назвать своей женой.

Рамут невольно вцепилась в плечи матушки и прильнула к ней, ощутив себя беспомощной. Не волчицей – маленьким щенком, причём больным и слабым. Как же не вовремя приключился с нею этот недуг!.. По холодеющим щекам потекли тёплые струйки, и Рамут судорожно задышала, пытаясь удержать слёзы внутри, но горло только сжималось отчаянно и солоно. Брови матушки сурово сдвинулись, рот затвердел.

– Детка, что? Что такое?

– Ничего, матушка, – захлебнувшись снежным ветром, пробормотала Рамут. – Ничего...

Северга смотрела на неё грозно, вопрошающе.

– Если что-то не так, только скажи, милая. Одно твоё слово – и я не отдам тебя ему!

Среди снежного одиночества Рамут воскрешала в своём сердце светлое иномирное небо и тёплый шорох трав. Закрыв глаза, она впускала в грудь их дыхание и улыбалась грустно-ласковым глазам настоящего Вука. «Вернись», – окликала она его всей своей дрожащей душой...

Но в глазах жениха мерцал только зимний мрак. Он протягивал к ней руки:

– Иди ко мне, моя прекрасная госпожа. Нас ждёт алтарь.

Последние слезинки скатились по щекам, Рамут с решимостью сжала губы, становясь, должно быть, похожей на родительницу.

– Всё хорошо, матушка, отпусти меня, – глухо прорвались слова из её сдавленного горла.

Не могла Северга не отдать её: всё было уже давно решено, гости и Владычица ждали, но самое главное – Рамут не имела права отступать перед холодноглазым зверем. Ради настоящего, любящего Вука. Ради его души и сердца, за которые она считала себя в ответе. Он не откликнулся, у неё не получилось его разбудить, но надежда жила, трепетала пламенем свечи на ветру.

Стальные руки приняли её из объятий матушки. Чужие, жёсткие, не знавшие жалости и ласки, не умевшие дарить тепло. Глаза дышали зимой совсем близко, и сердце обрастало инеем от одного взгляда в них.

– Ты не ступишь ни одного шага своими ножками, милая госпожа, – гулко отозвалось эхо его голоса в сиротливой, как пустой выстуженный дом, душе Рамут. – Я отнесу тебя к алтарю, и тебе даже не придётся напрягаться.

Храм Маруши был включён в совокупность дворцовых построек. Жрицы в алых мантиях уже встречали жениха и невесту с зажжёнными светочами в руках. Их пение сливалось в тягучий гул, который возносился хищной острокрылой птицей к сводам потолка. Вук с Рамут на руках шагал по зеркально-гладкому мраморному полу, и каждый стук его каблуков вонзался гвоздём в сердце девушки. Похолодевшие пальцы, переплетённые в замок, тряслись, и она сильнее стискивала их, чтоб скрыть это. Но Вук всё чуял.

– Не дрожи, милая госпожа, не бойся. Всё будет хорошо.

«Всё будет хорошо», – эти слова сказал он ей, когда его глаза были тёплыми, а с губ срывалось нежное «ладушка». Этот отзвук в памяти – всё, что осталось от того удивлённого счастья, которое Рамут испытала с возвращением истинного Вука.

Он поставил её на ноги перед алтарём. Огромная белая волчица взирала янтарными глазами вдаль, окружённая плошками с огнём, а жрица потребовала у жениха и невесты по капле крови. Потом они пили из кубка... Солоноватое, тёплое. Жёсткий палец служительницы поставил им по круглой влажной метке между бровями.

Их объявили супругами перед ликом богини. Рамут оглянулась: матушка стояла каменно-суровая, в её глазах отражался острый отблеск всех огней. Она, суровый воин, не могла выиграть за дочь эту битву, Рамут должна была справиться сама, но душа девушки сжималась в тоске. Она старалась крепиться, но ноги подводили её – пришлось вцепиться в Вука. Он тут же снова подхватил её.

– Ну, вот и всё, моя повелительница. Сейчас появимся перед гостями – и ты сможешь пойти отдыхать.

Рамут мёрзла в его руках. Её пронизывала тоскливая стужа, снежинки таяли на ресницах, превращаясь в холодные слёзы. Перед огромными раззолоченными дверями Вук поставил её на ноги и, заботливо поддерживая под локоть, негромко осведомился:

– Как ты себя чувствуешь, госпожа? Ты в состоянии идти к гостям сама?

Рамут молча пыталась собраться с силами. Зябкие мурашки слабости и обморочный звон в ушах накрыли её, и она, пошатнувшись, привалилась к плечу супруга: другой опоры рядом не было.

– Вижу, моя госпожа, – сказал Вук и, не раздумывая, снова подхватил её.