Больше, чем что-либо на свете

– Я вознамерился попасть в Навь, чтобы отыскать эту правительницу и убить её. – Губы Добродана затвердели, лицо посуровело, озарённое стальным отсветом непримиримости. – Тогда я не имел понятия, как я всё это осуществлю, это было просто одно голое желание, отчаянный порыв. Бабушка сказала мне такие слова: «Убив чудовище, ты сам станешь им. Даже одно намерение совершить это убийство семивёрстными шагами приближает тебя к этому». Чудовище, Рамут... Такое же, как Дамрад. Если я стану им, моя любовь к моим детям умрёт. Если я вернусь в Явь, я предстану перед ними зверем без сердца... Но и это меня не остановило. Даже эту цену я был готов заплатить за мир для моей родной земли и семьи, которую я покинул, но не разлюбил. Я отыскал вход в Навь... Его окружает морок, который не даёт чужакам добраться до Калинова моста, просто сводя их с ума. Вот там-то, в этом мороке, видимо, и родился Вук, который вобрал в себя все обиды, всю злость, всё дурное, что было во мне. Всё, кроме моей любви.

Снежинки цеплялись за ресницы Добродана. Закрыв глаза, он будто вслушивался в себя: не проснётся ли безжалостный зверь, услышав своё имя?

– Я попал в Навь и сразу угодил в плен. Я вынес все допросы и пытки, но не выдал своего истинного намерения... На все вопросы о цели моего прибытия в Навь я отвечал, что хочу служить самому могущественному повелителю в этих землях. Так я и узнал имя этой воинственной правительницы – Дамрад. Я заплатил за это знание кровью и болью, жестокой мукой. Я стал рабом, гнул спину в руднике, а потом – в каменоломне. Мне удалось сбежать оттуда и стать воином. Прослужил я не очень долго, моё прошлое выяснилось. Меня прикончили бы без долгих разбирательств, если бы не вмешательство одной высокопоставленной госпожи – той самой, что возглавляет Старшую Сестру и сейчас является моей начальницей. Я пришёлся ей по нраву, и она захотела сделать меня своим наложником. Я согласился. Я был готов на всё, Рамут... Любыми средствами шёл к своей цели, а целью моей было сердце Дамрад. Нет, не её любовь, а её мёртвое, пронзённое клинком сердце. Когда представилась возможность поучаствовать в состязании на право разделить ложе с Владычицей, я без колебаний отправился туда. Осознание того, что я делаю это ради спасения моих детей и мира в моей родной земле, помогло мне победить всех. Дамрад была передо мной, я мог бы отгрызть ей голову на той самой постели, но... Тогда-то Вук и проснулся во мне в первый раз. Он не дал мне осуществить задуманное. Он оказался сметливым и расторопным малым, и Дамрад начала давать ему поручения – раз за разом всё более важные. Не то чтобы он полностью завоевал её доверие – Дамрад до конца не верит вообще никому, – но как умного и деятельного слугу она его оценила. Когда Вук просыпается, я наблюдаю за ним будто бы со стороны... Я вижу всё, что он делает, и знаю его мысли, но вмешаться не могу. А вот он – не знаю, почему так выходит – не помнит ничего из того, что делаю я. Отрезки, когда бодрствую я, просто выбрасываются из его памяти. Вот тогда-то я и стал вести дневник, записывая туда все дела – для него, чтоб он не попадал впросак из-за этих провалов. Я не хотел, чтоб это наше чередование кто-то заметил, потому что я ещё не оставил надежд осуществить свой замысел – убить Владычицу. Я даже научился говорить, как он.

При последних словах Рамут вздрогнула: на неё смотрели тёплые глаза Добродана, а голос она услышала ледяной, со стальным призвуком – голос слуги Дамрад.

– Вук тоже стал делать записи по моему примеру: думал, что я, как и он, страдаю провалами. Почерк у нас оказался разный, но тут я не мог ничего поделать: мой он уже увидел. Тогда я не считал его своим противником и не думал, что должен притворяться им не только для всех вокруг, но ещё и для него самого... А ведь он, милая Рамут, и есть то чудовище, о котором говорила Бабушка. Чем больше я думаю об убийстве Дамрад, тем сильнее он становится. Мне не раз представлялся случай сделать то, что я задумывал, но этот мерзавец будто что-то чувствовал и просыпался. Так я попал в ловушку, которую сам же себе и расставил, затеяв всё это... И однажды настанет день, когда Вук окончательно возьмёт верх. Это лишь вопрос времени.

Добродан смолк со вздохом, слушая молчание снегопада. В его взгляде грустно улыбнулось невидимое Солнце, согрев Рамут щемящим теплом цветущего луга.

– Когда я увидел тебя... Мне трудно передать это словами, но ты и так сама всё чувствуешь, моя ладушка. Не думал я, не гадал, что смогу ещё кого-то так назвать... Что смогу снова сказать это слово – «люблю».

Снежинки ли таяли на щеках Рамут, превращаясь в ручейки, или это слёзы струились из её глаз? Она не знала, просто растворялась в сиянии Солнца за его плечами. Его губы щекотали ей лицо, и от мягких касаний она устремлялась к нему всей душой и телом. Целуя, он шептал «люблю», и она верила.

– Я люблю тебя, Рамут...