Больше, чем что-либо на свете

– Верно, – усмехнулась Владычица, щупальцами своего пристально-зачаровывающего взгляда оплетая его душу и как бы проверяя на искренность. – Я рада, что мои подданные это осознают.

Ремингер с Треймом не поднимали глаз на повелительницу, держались покорно, верноподданически. А что оставалось устрашённым супругам казнённой преступницы? Жестокая правительница обходилась с ними ещё вполне милостиво, и им не приходилось бояться за старших дочерей и младшенькую, которой предстояло расти без матушки.

– Всё это вызывает во мне печаль, – проговорила Дамрад, осушая кубок вина. – Так бездарно окончить жизнь, так позорно... Такое горе для родных.

Темань улучала каждую возможность, чтобы приложиться к горячительному. Кроме вина стояла на столе и куда более крепкая хлебная вода, и она, дабы быстрее ощутить приятное тепло и успокоительный, лечащий душу хмелёк, хлопнула пару жгучих чарочек. Обычно она предпочитала лёгкие и сладкие напитки, но сейчас приходилось спешить. Северга, заметив, строго нахмурилась.

– Милая, не увлекайся.

До конца обеда Темань не смела больше прикоснуться к напиткам. Вместе с лёгким хмелем по жилам струился жгучий стыд. Но душа бунтовала: почему Северге можно было расслабляться у камина и «приговаривать» целый кувшинчик, а ей – не более одной чарки в день? Впрочем, Северга в последнее время почти не пила при ней, словно бы не желая вгонять её в соблазн. А соблазн был велик... Хмель грел сердце, раскрепощал думы, и они летели на крыльях, а не ползли по земле. Творческая мысль работала, неслась, появлялась глубина, точность образов, яркость, необычность... Темань воспаряла над обыденным, а перечитывая потом написанное, удивлялась силе своего слога и зрелости суждений. Опасность существовала, да. Подстёгивая таким образом творческий полёт, можно было втянуться и пропустить ту роковую грань, за которой расцвет сменяется упадком. Такова была цена у работы на «волшебном топливе» – высокая и губительная. И самое печальное – когда она кого-нибудь останавливала?..

После обеда Северга откланялась.

– Благодарю за гостеприимство, государыня. С твоего позволения, нам с супругой пора.

– Скорее уж, это твою восхитительную спутницу жизни следует благодарить, потому что это её дом. – Дамрад остановилась перед Теманью, пронзая её цепким, вонзающимся в сердце острыми крючками взглядом. – Мне жаль расставаться с тобой. Пообещай мне, что я увижу тебя снова, прекраснейшая из прекрасных.

Темань пробормотала какие-то учтивые слова, и они с Севергой сели в повозку. Прильнув к плечу супруги, Темань растворялась в её жёсткой силе, которая, несмотря на всю свою неуютность и колкость, держала её на плаву, как крепкая, надёжная рука. По дороге она задремала, и ей снилась матушка за решёткой – но не в тюремном тряпье и с бритой головой, а такая, какою Темань её всегда знала. Она умоляла матушку не уходить, но та говорила: «Мне пора, дитя моё», – и целовала её сквозь холодные прутья разделяющей их преграды снова и снова. «Матушка, ты бросилась в эти заговоры, потому что я от тебя уехала? – спрашивала Темань. – Потому что я тебя покинула?» Матушка только смотрела на неё печально и ласково, уходя в светлую дверь.

Темань проснулась, горячо рыдая в зажимающую рот собственную ладонь. За оконцем повозки расстилалась ночная тьма. Они ехали где-то вне времени и пространства, и пальцы Северги смахивали с её щёк слёзы.

– Ну, ну, крошка... Я с тобой.

– Это я виновата, – выдыхала Темань жаркими, отчаянными толчками невыносимую боль. – Мне не следовало оставлять матушку...

Вздох Северги коснулся её лба.

– Ни в чём ты не виновата, девочка. Уж ты-то – точно ни в чём.

*

На первой же остановке в отделении Извозного Двора Северга отправила короткое письмо в Верхнюю Геницу.

«Здравствуй, тётя Беня! Всё кончено, Рамут в безопасности, охрану можно снимать. У меня всё в порядке. Письмо сразу же по прочтении сожги, чтобы дочь не увидела. Северга».

Навья не знала, что письмо это сперва попало в руки Рамут, которая жадно ждала хоть весточки, хоть знака от матушки. Догадавшись, на какое «дело» Северга так спешила, уезжая от неё, Рамут заплакала. Её чувствительная к боли душа рвалась на части. Вытерев слёзы, она осторожно отклеила сломанную печать, растопила её и повторно налила на бумагу – будто так и было. И тётушка Бенеда, не обратив внимания на мелкие следы этой уловки, со спокойной совестью сожгла письмо, думая, что девушка ни о чём не догадывается. Но Рамут знала всё. И всё равно любила и ждала матушку всем сердцем, всей душой.