Больше, чем это

Он все еще не может заставить себя подняться наверх – не готов сейчас смотреть на свою прежнюю комнату, где они жили с Оуэном, здесь, в этом доме, – поэтому идет обратно в гостиную, вспоминая о чулане под лестницей. Позади обеденного стола за двумя дверцами в стене скрываются безжизненные стиралка и сушилка, притихшие, словно скотина в стойле. Не удержавшись от ликующего вопля, Сет выуживает из сушилки серые спортивные штаны. Мешковатые, но не смертельно. Футболки нигде не видно, в стиральной машине тоже ничего, кроме застарелого запаха плесени, зато на крючке обнаруживается куртка от спортивного костюма. Тесновата в спине, и рукава едва достают до локтей, но прикрыться можно. Пошарив по темным полкам чулана, Сет находит одну поношенную черную парадную туфлю и одну гигантскую тенниску – не пара, зато на разные ноги и не жмут.

Сет возвращается к зеркалу в гостиной. Похож на бездомного клоуна, но хоть не голый, и то хорошо.

«Ладно. Идем дальше».

Желудок тут же откликается угрожающим ворчанием – и не от голода. Сет выскакивает наружу, в уже помеченный уголок с высокой травой, чтобы справить еще более неприятную нужду. Живот пучит, гораздо сильнее, чем бывает от куриной лапши и ложки протухшей фасоли. Это все голод, это он выкручивает желудок, словно тряпку.

Мучиться животом и так несладко, но Сету, пристроившемуся в неприлично высокой траве рядом с террасой, где громоздятся сваленные кучей бинты, с видом на колючую проволоку вдоль насыпи, вовсе не от этого делается все хуже и страшнее.

Тюрьма за насыпью.

Как только отпускает, он возвращается в дом и кое-как умывается холодной водой из-под крана и застывшей жидкостью для мытья посуды. Вытереться нечем, поэтому он сохнет так, думая, что же теперь.

Вот он тут. В пыльном старом доме, где нет никакой еды. В каких-то жалких обносках. Пьет воду, которой, возможно, травится.

Он не хочет наружу, но торчать тут безвылазно тоже не вариант.

Как же быть?

Нашелся бы тут кто-нибудь, кто может помочь… С кем можно посоветоваться. С кем можно разделить эту бредятину.

Но никого нет. Он тут один.

Пустые кухонные шкафы стоят нараспашку.

Здесь нельзя оставаться – без еды, в не пойми какой одежде…

Он поднимает глаза к потолку – может быть, все-таки осмотреть верхние комнаты?

Нет. Только не это. Не сейчас.

Кухню постепенно заливает восходящее солнце.

«Ладно, – говорит он себе наконец. – Пойдем посмотрим, какой он, этот ад».

11

Открывая входную дверь, Сет замечает, что замок поставлен в положение, не дающее захлопнуться. Он всю ночь проспал в незапертом доме. И хотя вокруг по-прежнему никого, становится не по себе. Замок захлопывать нельзя, иначе как он попадет назад? Сет выходит на неяркое солнце, осторожно притворяя дверь за собой и надеясь, что она хотя бы выглядит запертой.

Улица такая же, как вчера. Или когда там? Условно вчера. Он ждет, присматриваясь. Ничего не меняется, и он сходит с крыльца, идет по дорожке, где он… где он что? очнулся? воскрес? умер? Проскочив это место поскорее, он доходит до небольшой калитки, ведущей в переулок. И останавливается.

Все так же тихо. Все так же пусто. Словно застыло во времени.

Сет пытается припомнить, как выглядели окрестности, когда он здесь жил. Справа станция – собственно, одно только станционное здание, ничего примечательного. А вот налево – дорога к Хай-стрит, где находился супермаркет. И одежные магазины там вроде бы тоже имелись. Без шика, но однозначно лучше надетого на нем сейчас.

Значит, налево.

Налево.

Он не двигается с места. Мир вокруг тоже.

«Либо налево, либо сиди тут и дохни от голода».

На секунду второй из вариантов кажется заманчивее.

– Плевать! – говорит он наконец. – Ты и так помер. Что с тобой еще может случиться?

Он сворачивает налево.

Сет идет ссутулившись, сунув руки в карманы спортивной куртки, хотя они и оказались чуть не под мышками. Чья это была куртка? Папа вроде никогда ничего подобного не носил, но кто в детстве запоминает, что на ком надето?

Он украдкой посматривает по сторонам, часто оборачивается – нет ли кого сзади? Доходит до улицы, ведущей к центру. Если не считать огромного провала посередине, в котором кустится целая роща сорняков, все так же, как и везде. Покрытые слоем пыли машины на ободах, облупившиеся дома и никаких признаков жизни.

Он останавливается на краю ямы. Похоже, где-то прорвало трубу и подмыло асфальт, как иногда показывают в новостях; там еще обычно вокруг вертолеты с журналистами и долгие паузы в эфире.

Покореженных машин в провале нет, и на краю тоже, так что, видимо, все обрушилось уже после того, как в городе прекратилось движение.

«А что, если оно и не начиналось? Что, если этого места вообще не существовало, пока я…»

– Хватит! – обрывает он себя. – Ну-ка, прекрати!

«Как-то подозрительно много здесь растительности», – мелькает неожиданная мысль. Все эти сорняки и непонятная трава, прущая из всех щелей, как, например, здесь, в этой огромной дыре.

Тогда получается, здесь могут быть и…

Не успев додумать слово «звери», он замечает лису.