Больше чем люди (More Than Human)

Для Джерри Томпсона это был также запах голода и одиночества. Вся еда была пропитана им, сон пронизан дезинфектантом, голод, холод, страх… все компоненты ненависти. Ненависть была единственной теплотой в мире, единственной определенностью. Человек цепляется за определенности, особенно когда он один, тем более если ему шесть лет. Джерри рано повзрослел, во всяком случае он по-взрослому ценил тусклое удовольствие, которое происходит исключительно от отсутствия боли; у него было неистощимое терпение, какое бывает только у людей, которые вынуждены притворяться сломленными, пока не наступает время действий. Не каждый сознает, что у шестилетнего, как и у всякого взрослого, позади воспоминания всей жизни, полные подробностей и различных происшествий. Джерри перенес столько болезней, потерь и бед, что хватило бы на любого взрослого. И выглядел он в шесть лет взрослым; тогда он научился принимать, быть послушным и выжидать. Его маленькое сморщенное личико вдруг изменилось, в голосе больше не слышался протест. Так он прожил два года, до наступления дня решений.

А потом убежал из сиротского дома штата и жил в одиночестве, приобрел цвет сточных канав и мусора, чтобы его не заметили; убивал, если его загоняли в угол; ненавидел.

* * *

Гип не знал голода, холода и преждевременного повзросления. Но запах ненависти он тоже ощущал. Этот запах окутывал его отца врача, его искусные безжалостные руки, его темную одежду. В памяти Гипа даже голос доктора Барроуса отдавал хлором и карболкой.

Маленький Гип Барроус был прекрасным умным ребенком. Он отказывался принимать мир как прямую жесткую тропу, выложенную продезинфицированной плиткой. Все давалось ему легко, не мог он справиться только со своим любопытством. Но «все» включало и холодные инъекции морали, которые делал его отец врач, преуспевающий человек, высокоморальный, сделавший карьеру на своем сознании правоты и уверенности в себе.

Гип проносился по детству, как ракета, быстрая, яркая, пламенная. Способности приносили ему все, чего может пожелать молодой человек, а отцовское воспитание постоянно твердило ему, что он вор, не имеющий права на то, чего не заслужил. Ибо такова была жизненная философия его отца, который все добывал тяжелым трудом. И вот способности Гипа приносили ему друзей и почести, а друзья и почести вызывали у него тревогу и болезненную застенчивость, о чем он сам и не подозревал.

Ему было восемь лет, когда он построил свой первый радиоприемник, обернув кристаллическое устройство проводами. Приемник он подвесил к пружине кровати, так что его можно было обнаружить, только подняв кровать, а наушники разместил в матраце, чтобы можно было по ночам лежать и слушать. Отец тем не менее обнаружил приемник и запретил сыну даже прикасаться к проводам. Когда ему исполнилось девять, отец обнаружил его собрание книг и журналов по радио и электронике и заставил его самого сжечь их в камине; они тогда не спали всю ночь. В двенадцать лет он заработал премию за созданный в тайне безламповый осциллоскоп, и отец врач продиктовал ему письмо с отказом от премии. В пятнадцать лет его исключили из медицинской школы за то, что он соединил перекрестие реле лифтов в здании и добавил несколько дополнительных включателей, отчего любое прикосновение к кнопкам управления вызывало неожиданные последствия. В шестнадцать, счастливый отречением от него отца, он зарабатывал на жизнь, работая в исследовательской лаборатории и посещая инженерную школу.

Он был рослый, умный и очень популярный. Ему нужно было стать популярным, и этого, подобно всему остальному, он достиг с легкостью. Он прекрасно играл на пианино, удивительно легко прикасаясь к клавишам; быстро и изобретательно играл в шахматы. Он научился иногда искусно проигрывать и в шахматы, и в теннис, и в той изнуряющей игре, которая называется «первый в классе, первый в школе». У него всегда находилось время — время разговаривать и читать, время удивляться, время слушать тех, кто ценил его способность слушать, время перефразировать трудные места в оригинале в банальные истины для тех, кто находил их слишком сложными. У него даже нашлось время для службы в резерве подготовки офицеров, и благодаря этой службе он и получил офицерское звание.

Военно-воздушные силы оказались очень непохожими на любую школу, которую он посещал, и ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что полковника не смягчишь покорностью и не завоюешь остротами. Еще больше времени ушло на понимание, что на службе большинство, а не меньшинство рассматривает физическое совершенство, умение блистать в разговоре и способность всего легко добиваться скорее недостатком, чем достоинством. Он оказывался в одиночестве чаще, чем ему это нравилось, его избегали больше, чем он мог вынести.

И вот на зенитном полигоне он обнаружил ответ, мечту и катастрофу…

* * *

Алишия Кью стояла в глубокой тени на краю луга.

— Отец, отец, прости меня! — плакала она. Ослепшая от горя и ужаса, она опустилась на траву, потрясенная происшедшим.